Когда взбирался по склону на следующую, заглавную, сопку, чувствовал, что тело лихорадочно ослабло, ноги подламываются. Думал, вот-вот упадет и уже никакая сила не оторвет его от земли.
Саша Томбосов прикрепил вымпел к тонкому стальному тросу.
— В час добрый! — совсем не по-военному сказал Козодоев.
Узкая длинная полоска живой материи, поднятая до самого клотика, ярко запламенела в тусклом поднебесье. Юрий, заметив из-за увала всполох вымпела, подосадовал: «Не стали ждать». Вздохнул обиженно, почувствовал, как подступает к сердцу злость, а с ней и сила.
Он добрался до укреплений весь промокший, измазанный глиной. Опустился у входа в землянку, выложенную из камней, сидел молча.
Фишин с Владленом обнаружили баню. Самую настоящую фронтовую баню с парилкой. Загремели почерневшими от времени алюминиевыми тазами, били в латунный многоведерный бак, звеневший, как колокол. Юрий казался безучастным ко всему. Но в голове его то и дело появлялся неразрешимый вопрос: «Где же они брали воду? Неужели спускались к озеру с ведрами? Безумие. Их же так могли всех перебить!» Он не знал того, что под ближним склоном бурлит крупноструйный родник и вода родника собирается в разложистой каменной кринице. Он все же заметил: и по той же бане, и по просторным помещениям жилых землянок, и по высокой стене укрепления с пулеметными гнездами, и по старому орудию с давно облупившейся покраской, с пробитым щитом, с изогнутым длинным стволом, что люди здесь обосновывались всерьез и надолго. Глядя вдаль на еле заметное при свете дня шоссе, понял и то, как дорога́ была людям высота, ибо, кто владел ею, тот владел всей округой. До этого он недоумевал: за каким дьяволом немцы лезли на верную гибель, штурмуя в лоб обе высоты. Теперь ему стало понятным их отчаяние: пушки, поднятые сюда, почти под облака, не давали им покоя. Вот почему все подступы к вершинам были усеяны длинными деревянными ручками немецких гранат, вот почему здесь так много истлевших немецких ботинок на толстой подошве, вот почему в такой густой перемешке встречаются и наши и немецкие каски, и наши и немецкие подсумки. До его слуха донесся разговор, происходивший между Томбосовым и Козодоевым. Саша спрашивал:
— Товарищ старший лейтенант, зачем Долина Смерти? Я вижу вершину!
— Вершину Славы, хочешь сказать? Значит, Долина Смерти там, внизу.
Юрий понимал, что Козодоев сочиняет, разделяя местности на Вершину и Долину. Все это пространство, сколько охватит глаз, и есть Долина Смерти. Но в то же время соглашался с его своеобразным толкованием.
— Старатели, гляди сюда! — Курчавин показал на валенок, подшитый толстой, прочной, износу нет, полостью.
— Тоже невидаль! — отозвался Фишин. — Солдатская обутка, только и всего.
— Только и всего!.. А это что? — Курчавин слегка пнул ботинком, в валенке сухо застукотели неимоверной белизны кости. — Только и всего…
— Другое дело… — виновато и тихо оправдывался Фишин.
Юрия будто бы сорвало с места. В два маха оказался возле бывшего пулеметного гнезда. Заметил темную лунку, выгрызенную взрывом снаряда. Выше лунки, на ровной каменной площадке, — валенок. У стенки, сложенной из слоистых плит, алюминиево белела фляга. Юрий поднял ее, насквозь пробитую осколком, потрогал рваные края пробоины, заметил надпись, глубоко оцарапанную в алюминий чем-то острым: «Федулов И. С. 1923 год рождения».
— Когда это могло случиться?
— Что? — переспросил, не понимая его, Курчавин.
— Вот это, — Юрий показал на пробоину во фляге.
— Я почем знаю. Не исключено, в сорок третьем. А что?
— Ничего… — отвернулся Юрий. Грея флягу обеими руками, подумал: «А ведь он был моложе меня, прожил всего двадцать…»
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Письмо из дома пришло три месяца назад, еще в июне. Сильно изменившимся, неровным почерком Нина сообщала о событии радостном и значительном: у Юрия родился сын, назвали его Андреем. Так решено было заранее по обоюдному согласию молодоженов: если дочка — Нюра, если сын — Андрейко. Нина писала из больницы, еще не оправившись. Получилось не письмо, а коротенькая, косо оторванная записка, стоящая, впрочем, многих дорогих писем.