— Давно на товсь, товарищ командир. И Виктор Устинович уже у радистов.
— Не терпится старику? — ревниво заметил Кедрачев-Митрофанов.
— Видать по всему.
Переспросив, точно ли определились, командир лодки взял управление на себя.
— Стоп турбины! — Поглядывая на стрелку лага, решил: «Пора». — Малый назад! — Повременив немного, добавил: — Стоп! — Погасил ход до нуля, дал команду: — Удифферентовать подводную лодку! — Проверил показания глубины, остался доволен.
Оживленно потирая пухлые ладони, в центральном посту появился Алышев. Казалось, он еще больше пополнел за дни, проведенные на корабле. Темно-синяя рабочая куртка не застегнута, пилотка-вареничек маловатого размера еле удерживалась на голове. Чтобы скрыть свое возбуждение, Алышев сказал Кедрачеву-Митрофанову:
— Командир, я хоть отоспался у тебя на «коробке». А что, спокойная житуха, а?
— Ни вызовов, ни нагоняев, ни оперативных совещаний, — поддержал шутку Кедрачев-Митрофанов:
— Честное слово, благодать… Я уже три книги прочел.
— А на базе?
— Какие там книги! Только успевай поворачиваться. Домой и то не каждый день попадаешь… Гляди, толстеть у тебя начал. Твой кок, шельмец, славно готовит!
Послышался сдержанный смешок офицеров.
— Смеются над стариком, ракшальские дети, — весело подмигнул «дед» командиру лодки, показывая на стоящих вокруг. — Впору гимнастикой заняться. Ты, Кедрачев, делаешь гимнастику?
— Еще бы!
— Какие упражнения любишь?
— Приседания у перископа.
Вокруг взорвался хохот. Все поняли слова командира лодки правильно, так, как и следовало их понимать: мол, делом занимаюсь, веду корабль, а на безделье времени не хватает. Но Алышев не обиделся. Он заметил:
— Ничего, на бережку жирок свой поутрясу.
И этому тоже все поверили, знали, что Алышев не любит распускаться. Каждое утро в темную рань люди видели его спешащим в бассейн с чемоданчиком в руках. Виктор Устинович плавал добрых полчаса, растирался, пробежкой возвращался домой на завтрак.
— Выходим на связь, — доложил лейтенант Геннадий Краснощеков. — Разрешите начинать? — Обратился неопределенно к кому: то ли к Алышеву, то ли к Кедрачеву-Митрофанову.
Алышев кивнул в сторону командира корабля: мол, спрашивай у него. Кедрачев подобрался весь, зачем-то погладил себя по груди, по бокам, выдохнул решительно:
— Добро!
Командир соединения полуспросил-полупригласил Кедрачева-Митрофанова.
— Пойдем к ним?..
Геннадий Краснощеков недавно на лодке. Он закончил училище имени Александра Попова, что в Петродворце, под Ленинградом. Во всем подобранный, строгий. В нем еще сидит курсантский дух, курсантская выправка. Это забавляет старых подводников, давно отвыкших от той официальности, которая господствует в подобных школах. Нет пока в лейтенанте морской изюминки, то есть той легкой небрежинки, с которой приступают к любому, даже самому серьезному делу, нет в нем той независимости, которая отличает опытного корабельного офицера от всех прочих, нет чувства уверенности. Впрочем, все эти недостатки скоро проходят. По истечении некоторого времени старшему начальнику приходится то и дело одергивать молодого петушка за излишнюю самоуверенность, за непозволительную самостоятельность. Происходит, одним словом, дифферент в другую сторону, который тоже приходится выравнивать.
Рядом с лейтенантом — на вертящемся стульчике старшина первой статьи Чичкан. В наушниках он пригнулся к аппарату. Краснощеков то и дело оборачивался назад, вопросительно посматривал на стоящих за спиной командиров.
— Не вертись, ради бога! — заметил Алышев. — Делай свое дело.
Маленький смуглый Чичкан — молдаванин из Тирасполя — прогудел басом удивительно четкого тембра:
— Есть, слышу…
— Что передают? — подался вперед Алышев, опершись на узкое плечо старшины Чичкана.
— Цифры.
— Какие?
— 29… 15… 37…
Кедрачев-Митрофанов приказал Геннадию Краснощекову:
— Подключите динамик.
Тотчас каюта заполнилась мелодичным писком чередующихся коротких и длинных сигналов.
— Что это тебе даст? — Алышев посмотрел на командира корабля.
— Читаю свободно.
Подключили аппаратуру звукоподводной связи. Последовал металлический скрежет, затем вроде бы волна прошипела и улеглась, донесся четкий, спокойный звук обыкновенного человеческого голоса. Ко всему привыкшие подводники восприняли его как чудо.