— Вот и скажу. Пораспускали руки, привыкли во всем понукать. И не только Потап, а все чоловики такие!
При этих словах всполошился женский грай. Каждую за больное задело.
— Ой, правда, Настасия! Они, бесуры, воду на нас возят, бессловесных. Шо мы для них? Скотину и то, бывает, погладят, а на жену чертом смотрят!
— Мой по месяцу домой не является. В Новоспасовке пропадает. Говорит, за прессом стою, олию давлю. Черти бы его там давили!
— А мой слова никогда не скажет! — поддержала разговор Сабадыриха. — Наверно, лень ему руку поднять, свистулу заткнуть, анафеме безгорлому. Все шипит да шипит на жинку, точно гусак на кошку приблудную!.. — И залилась обильными слезами.
— Ой, подружки мои, жиночки, что же они вытворяют, идолы наши?! Верите, придет с работы — сам даже чоботы не снимет. Все жинка да жинка. И сюды, и туды. То воды ему налей, то сорочку подай, то постель постели. Ни рук, ни ног не чуешь, бо сама тоже только с поля прибежала. Дети холодни и голодни. Бывает, корова не доена, кабану не замешано, а его, барина, обслужи. Шоб вона сказилась, такая доля! Чем так жить — краще утопиться!..
И пошло, и поехало:
— А мой как напьется…
— А мой как озверится…
Выпустили черного духа из бутылки. Как его теперь укротить?
— Не дозволим руки на нас поднимать! — Брошен клич в распалившуюся толпу. И все, как по команде, вскинули белые палки вверх, замахали ими над головами.
Потапову спину продрало морозом — ну, заколотят, окаянные, насмерть. Тут же подумалось: «Хорошо бы побили — значило бы, заслужил полное доверие».
Настя словно угадала его желание.
— Слухай, что бабы говорят, мотай на ус. Не знаю, что скажет собрание, а моя така думка: походить тебе надо пока в простых коммунарах. Чтоб мы на тебя вблизи поглядели, шо ты за птица такая.
Бабы дружно поддержали Настю:
— Привык на тачанке!..
— По земле пешочком!..
Потап сбил шапку с горячей головы. Жарко и любо слышать такие слова. Привыкать ли ему к крестьянской работе? Забывал ли он ее когда-либо? Про тачанку сгоряча брошено. Потап всегда в гурту, всегда то в поле, то на току: то с вилами, то с топором. На тачанке другие по всяким надобностям разъезжают. Но пускай, пускай бабы говорят, пусть отведут душу. А ему уже хорошо, лед тронулся, остальное — работой докажет. Чудно жинкам: молотят бывшего председателя пуще подсолнуха, а он радуется, зубы свои стальные скалит.
12
Орехи — высокие деревья, в этом однажды убедился Антон Баляба. Его дружок Гнат Дымарь — худой, с длинным лицом, прищурковатый глазами хлопец — задумал летать по-птичьи. Гнат книжек много читает, от них, видимо, и родилась такая мысль. Позвал он как-то к себе Антона Балябу, предложил вместе строить «крылья холопа». Антону затея пришлась по душе. Он даже в конструкцию внес свои изменения: вместо сосновых планок, удерживающих весь размах крыла, предложил сделать камышовые — и легче, и прочнее. Дымарь согласился. Мастерскую открыли в густых зарослях болиголовы. Работа шла споро. Дня за два крылья были готовы. Своим размахом они напоминали коршунские. Только пахли по-иному: не птицей, а столярным клеем и старой материей.
Перед самым испытанием Антон предложил Гнату изменить название своего аппарата и поставить к «крыльям» вместо чужого и непонятного «холопа» близкого и всем ясного «коммунара». Из зарослей болиголовы друзья вынесли свое сооружение уже под новым названием.
Кому первому лететь? Вопрос важный и поставлен, что называется, ребром. Конечно, авторитет и приоритет были всецело на стороне Гната, Тошка мог только завидовать в этом Дымарю. Однако у Тошки был свой немалый козырь. Гнат вон какой: длинный да тяжелый. Крылья его могут и не понести. Тошка напротив легче и чуть ли не вдвое меньше ростом. Почему бы вначале не начать с малого? Затем, в случае благополучного исхода дела, по воздуху полетает и Гнат. Решено: Антон летит первым!
Для испытаний «крыльев коммунара» был избран самый высокий орех: ветви у него крепкие, надежные. Договорились, что Антон направит полет в сторону поливного огорода: там простору много и для посадки мягко.
Когда Антон поднялся на вершину дерева, его обдуло таким ветром, он так прозяб, что даже подумал: «Краще бы я Гнату уступил свое место». Но слабость была недолгой. Он продел руки в веревочные петли под крыльями и перестал дышать. Сердце его заколотилось больно и гулко. Тело сделалось невесомым. Присев по-птичьи, оттолкнулся от опоры, повис на крыльях. Чудеса: летит! Он и вправду какое-то мизерное время пружинил на воздухе. Но затем сооружение его хрустнуло всеми суставами, крылья превратились в обыкновенные тряпочные лохмотья. Антон тяжело грохнулся на вспаханную землю, закатил глаза и стал зевать беззвучным ртом.