— Кто такие?
Остроносый передал цигарку своему напарнику, безучастно сидевшему у изголовья убитых, нехотя объяснил:
— Тракторист да мальчонка его. Сказывают, братья-степняки их…
— Кулаки! — уточнил Баляба.
— Кто вас тут поймет. В вашем царстве-государстве все не как у других. Пара лошадей, пара быков, две коровы, цельная отара овец… По нашим местам — помещик, по здешним — незаможник. — Он даже сплюнул от досады. — Поди разберись! — Безнадежно махнул рукой. Через минуту продолжил: — Погнали нас вылавливать этих степняков — пымай ветер в поле! — цельный отряд выслали, мариупольский гарнизон…
Охрим еще раз взглянул на схваченное синевой худенькое лицо парнишки, на полуприкрытые оледеневшие глаза — и точно кто ткнул под грудь: он вспомнил сына Антона. Кинулся к трактору, ударил по педалям, рванул за рычаг. Задрожало все внутри у Охрима, заторопился домой. Что там? Как там?
Холодеет в ужасе спина Охрима Балябы, видится ему что-то несуразное, жестокое, во что невозможно поверить. Ему бы только доскакать до Новоспасовки, только бы увидеть сыночка!..
На узкой и короткой Антошкиной койке они улеглись валетом. Тошка лег к стене, Охрим с краю. Кроватка общежитейская оказалась не по росту Охриму — ноги девать некуда, — пододвинул под них табуретку. Теперь можно и вздремнуть.
Тошка уже спал. Еще минуту тому, позевывая, он приказал отцу разбудить его при отъезде на хутор. Отец не стал спорить. Бережно погладив сына по ногам, укрытым байковым одеялом, обещал прихватить его с собой, а сам думал иначе: «Ни к чему трястись хлопчику на тракторе до хутора, пущай тут учится…»
Первое, что Охрим заметил при встрече с сыном, — лиловый шрам над левой бровью. Сын не стал вдаваться в подробности, где и за что ему поставили такую печатку. Зато другие хлопцы все рассказали.
Еще в дороге чуяло сердце Охрима, что с сыном произошло что-то недоброе, — так оно и оказалось. Слава богу, живым остался. Жалеет Охрим и других ребят. Вон Гнат Дымарь с костылем до сих пор ходит. У Йосыпа Сабадыря глубокий след на подбородке оставлен. Да и другие пацаны с отметинами бегают. «Детей калечить вздумали, изверги. Неужели на них, убийцев, не найдется управы?!» — негодует Охрим. А перед глазами стоит прихваченное синевой лицо хлопчика, приткнувшегося в последнем забытьи к отцовскому стылому плечу. Охрим даже рукой потрогал Тошку, чтобы еще раз убедиться в том, что сын рядом. Прислушался к ровному его дыханию и сам задышал ровнее.
У Тошки денек сегодня выдался тоже не из обычных. С утра всей школой ходили в лекарню: уколы делали, боли и страху натерпелся — вон как руку вздуло. К вечеру радость подкатила. У волости увидел трактор и отца неподалеку. Отец стоял в кругу мужиков, о чем-то оживленно говорил, размахивая руками. В куцей фуфайке-стеганке, с городскими усами, чужой какой-то. И в то же время — дороже прежнего, даже под веками защемило у Тошки от нахлынувшего чувства. А народу собралось тут, как на пожаре: и коммунские, и «созовские», и все иные сбежались. Не диво ли, такая машина в село прикатила! Только все почему-то больше не машину разглядывали, а Тошкиного отца, словно он-то и был главной невидалью.
Антошка взобрался по шипам колеса на высокое сиденье, покачался на его подпорке-рессоре. Другие хлопцы, словно репьи, облепили огромное колесо «запорожца» со всех сторон.
Когда трактор уже стоял посреди широкого коммунского двора, Антошка то и дело поглядывал на него через окно, боялся, не растащили бы пацаны по болтику да по гаечке.
Хлопотный выдался денек! Радостно возбужденный, Антон в этот день понял, что школа ему ни к чему. Он ее оставит навсегда и окончательно свяжет свою судьбу с «запорожцем». Отец обучит его машине — больше Антону не понадобится в жизни никакая наука. Сядет Антошка за руль — пусть завидуют хлопцы-дружки, пусть любуются коммунары. Это ж не то, что сидеть на кляче, которая крутит привод огородного чигиря, не бричка, на которой подсолнухи перевозят, — живая машина! Она, если понадобится, пять арб потащит, говорил отец, много пар быков заменит…
Так думал Тошка, засыпая. У отца его, Охрима Балябы, шли думки посложнее. Облюбовал Охрим в мыслях Семку Беловола, пригрел в сердце бывшего детдомовца, словно сына, захотелось посадить рядом с собой помощником на «запорожец». Старательный хлопец, и языком попусту не мелет, не то что Касим-комедиант. Но Кузьменко поворачивает дело как раз противной стороной: настаивает, чтобы подручным сделать татарина Касима. А Семке, мол, Беловолу, иное дело найдется: Семке не подручным стоять, а коренником упрягаться надобно. Охрим уже заранее честил почем зря своего будущего нерадивого помощника. Ему привиделось, что Касим то протирает подшипники негожей ветошью, даже не отряхнув с нее песок; то делает еще что-нибудь непотребное. Мерещилось Охриму, будто день и ночь сидит он на «запорожце» сам, одинокий, никакой подсмены не требуя. Уж лучше один, чем с таким иродом непутевым связываться! А Касим будто байки всякие сочиняет о Балябе и пускает их гулять по хутору. Спрягся зубоскал с Васей Совыней — два сапога пара! — не дают житья Балябе…