— Ну, как ты на него, черта, обидишься, когда он словно дите открытый! — признавался порой Охрим жене Насте, потирая большим пальцем усы-ежики.
Настя, к слову сказать, в первые дни из-за этих новоявленных усов, что называется, из себя выходила. Злили ее так, что успокоиться не могла. Ворчала на мужа:
— Шо ты з ними зробив? Были усы як усы, теперь черт те что! Перед людьми совестно. Бабы говорят: у твоего Охрима заместо усов два репья под носом прилеплены. Оно так и есть: колючки, а не усы.
Кроме усов, Насте еще не нравится мужнин комбинезон-спецовка. Жалуется Балябиха:
— Все руки пообломала стираючи! Из той одежины масло так и течет. В десяти водах намыливай, в десяти ополаскивай. Одну спецовку постираешь, он сменную несет — так от корыта и не отхожу. За стиркой некогда в гору глянуть. Да если бы только мужа, а то ж и Касима обиходить надо. Смотрит, чертяка чумазый, своими бельмами-гляделками, вылупится на тебя моляще: «Мамашка Настя, жалей Касимку, Касимка добрый». Ну и сдашься. Кто же, думаешь, его еще обслужит?.. А свое дитя? А дежурства? А сколько других забот и в поле, и на огороде? Кто ж за меня будет робить?..
Заведется Настя — остановить трудно.
Итак, первый дальний Антонов путь начался. Радостно парнишке, аж в груди екает. Утопил босые ноги в теплое зерно, поглядывает по сторонам. Едут в город самой ближней дорогой. Миновали мосток, что перекинут через Берду у хутора, миновали Пятихатки, прилепившиеся под горою, протарахтели по кривой улице Кенгеса, мимо церкви, мимо школы, мимо сельсовета. Поднялись на вершину холма. И вот он — главный шлях, большая Бердянская дорога.
Запрыгали ошинованные колеса по камням мощеного шляха — даже зубы застучали у Антошки. Отец кричит во все горло вездесущему Касиму:
— Проверь короба, не роняют ли зерно? В случае чего позатыкай пазы соломой!
Касим, стоя на мостовой, выбивает босыми ногами чечетку, пропускает мимо себя сцепленные брички, окидывая их внимательным глазом.
— Харашо, дядька Баляба! Вся зерна целый!..
Вон уже и поселок виднеется, заводские трубы показались: высокие, тонкие, с дымными султанами на вершине. Тошка уставился во все глаза. Касим, как человек бывалый, объясняет:
— Аропланный завод.
Тошка уточняет:
— Где, где?
Он понимает, аэропланный завод — не шутка. Это тебе не «крылья коммунара», которые мастерил с Гнатом Дымарем. Тут дело настоящее…
— Крекинг-завод! — показывает Касим на трубы, что чуть в стороне.
Но «крекинг» для Тошки слово далекое, ничего не говорящее. Он не отводит взгляда от труб авиазавода. Все его помыслы сейчас там. Видится ему, будто из огромных цехов-ангаров выкатываются железные птицы и сразу же взлетают в небо, паря над морем.
— Мимо поедем? — спрашивает он у Касима все о том же авиазаводе.
— Нет, там другой, Мелитопольский дорога лежит.
Досадно Антону. Но вскоре его досада заслоняется радостью: «запорожец» вышел на крутой спуск, внизу открылся город. Как-то вдруг, неожиданно открылся. Антон растерянно оглядывается на Касима, как бы спрашивая: не во сне ли это? Тот разводит руками, произносит всего одно слово, но так, чтобы этим было все сказано:
— Бер-дян-ка!..
Тошка повторил еле слышно:
— Бер-дян-ка…
Слева прогрохотал последний вагон товарняка и скрылся за домишками, лепящимися по крутизне оврага. Справа от дороги — корпуса цехов. Тошка уже знаком с этим заводом. Не однажды он читал надпись на железных сиденьях косилок: «Завод сельхозмашин им. 1-го Мая». Дальше обозначался город.
— Но где же море?
Тошка поворачивается то вправо, то влево, напрягая глаз, но моря как не бывало.
— Пачему крутишь голова? Сматри туда! — Касим, поняв, что ищет его друг, показал рукой вперед, поверх домов, поверх бульваров.
Море только угадывалось. Отсюда, с высоты спуска, его голубизна обычно бывает легко различимой. Но сегодня знойное густое жарево, легшее белесой дымкой на море, притушило его блеск, обесцветило. Море омертвело, слилось с небом, сделалось трудно различимым в мутном солнечном тумане.
У ворот порта часовой с карабином за плечами остановил тракторный поезд. Он посмотрел на бумаги, поданные Охримом Балябой, кивнул в сторону Антона, приникнувшего на подводе, что тому надо слазить на мостовую.
— Подожди нас тут. Мы недолго, — успокоил сына Баляба.
Когда последняя бричка прицепа скрылась за каменным складом, часовой взял ворота на засов, подмигнув растерянному Тошке, проговорил:
— Служба, слышь, строгость любит! Да ты не боись, подойди к будке, стань в тенек. Сгоришь ведь, дожидамшись!