Макар Мелешко, приспустившись на одно колено, перевязывал обутку. Она-то, обутка, и подвела его: веревье рассучилось, калошина слетела. Пока искал — тут Кузьменко с Кравцом подскочили, убегать поздно.
Председатель коммуны толкнул Макара в плечо:
— Где Иван?
— А я знаю?..
— Ну! — рявкнул Кузьменко.
— Гуляе с хлопцами…
— Где?
— Недалечко…
— Веди!
Заглядывая Потапу Кузьменке в глаза, Макар умоляюще стонал:
— Чур, не выдавать! Чур, я вам ничего не говорил, чур, вы меня не поймали!..
— Веди, веди! — Потап вытолкнул Макара в высокие двери, крупно шагнул через порог, и все заседание потянулось за ним.
19
Долго и мучительно решала Поля: как оно будет, что получится?
А на правлении получилось все буднично и спокойно. Даже проще, чем в комсомол принимали. Только в одном пункте заминка вышла. Спросили: почему одна, без батьки в артель идешь? Поля, недолго раздумывая, выпалила:
— Сама себе хозяйка!
Правление загудело:
— Гордая птица!..
— Как же, комсомолка!..
Поля, посуровев голосом, добавила:
— Обрыдло ломать спину по чужим людям. Хочу быть равноправной в коллективе. Батьку тоже тянула, но он не идет…
Председатель артели Диброва уточнил:
— На какую работу хочешь стать?
— Выбирать не буду, какую дадите. Всяка работа знакома.
— Вот и добре! — похвалил, тут же обратившись к мужикам: — Что думаете, старики?
— Что тут думать? Девка в летах. Неужели ей вековать в наймах? Нехай на себя поработает, нехай идет до людского гурту.
Поля поклонилась мужикам:
— Спасибо, дядечки!.. — После некоторой заминки призналась: — Привести в артель ничего не могу, только это, — протянула вперед порозовевшие на холоду руки. Улыбнувшись, добавила: — Может, курку украсть у матери да принести до общего двору?
Правление оживилось:
— Неси, неси! Без твоей курки артель развалится начисто!
— Сказала, как в воду глянула!
Председатель прервал веселье:
— Приходь завтра пораньше, поговорим, куда тебя определить.
Явилась домой — иные пошли разговоры.
— Без отца, значит, все решила?
Денис Дудник сел на лавку, подцепляя желтым ногтем большого пальца заплату штанов на правом колене, недовольно сопел. Что-то похрипывало в горле Дениса, побулькивало при вздохе. Левой ладонью он потирал грудь, словно усмиряя себя, заставляя успокоиться.
— Як же теперь будем жить? — мучительно выдавил наконец.
— А так и заживем.
— Значит, мы с матерью должны надрываться на своих десятинах, — он до боли оттянул конец длинного уса, — а ты губы намажешь, як барыня, и полетишь в артель баклуши бить? Так?!
— Буду работать… — неуверенно протянула Поля, — как все. — Ей в самом деле на миг показалось, что она преступно ищет сладкой жизни.
— Знаемо, як там роблять.
Федосия Федоровна загремела заслонкой, вынула ухватом чугунок с подогретым борщом, оставшимся от обеда, прервала разговор:
— Сидайте вечерять!
Надька и Иван подсели к столу. Они были охвачены трепетным беспокойством за судьбу старшей сестры, переступившей законы дома. Мать достала из посудного шкафчика, крашенного в голубое, глиняные миски, деревянные ложки. Подала мужу в руки полбуханки хлеба.
— Нарежь, Денис… Да сними свой капелюх, — указала половником на шапку. — В хате сидишь, не на конюшне.
Денис ударил шапкой о колено, стряхнув с нее мелкие сенинки, кинул шапку на печь, приняв в руки хлеб и широкий нож.
— А исты с нами будешь чи вас там в столовках особо накормят? — заметил язвительно.
Поля почувствовала, как ее будто по глазам ударило чем-то горячим, обожгло горло обидным огнем. «Уже куском хлеба попрекают! А за что? За то, что обстирует-обмывает всех, — думала она о себе, как о каком-то третьем лице, — за то, что до восхода солнца на работу поспешает?» Другие девчата в клуб бегают, на игрищах грают, хлопцев приманивают. А что же Поля? Где Поля? То в степи, то на току. То корову поит, то огород копает. Некогда на себя оглянуться. Стыдно признаться, уже двадцатый год пошел, а она ни света, ни людей не видела. К другим женихи липнут, иные товарки-ровесницы уже своих детей качают, а Поля в наймах все чужих подтирает. Горько ей до того, что, кажется, руки на себя наложила бы. И кто попрекает — родной отец. Не ждала такого!.. Полина закрыла ладонями лицо, дала волю слезам.