Застолье надрывало голоса. Молодые привстали растерянно. И не понятно было, чем они так смущены: то ли криками «горько», то ли сообщением секретаря райкома, которое сулило им в первые же месяцы супружества долгую разлуку. Но разве в такой суматохе соберешься с мыслями, разберешься в своем чувстве? Потом на свободе они все обдумают, обговорят, а теперь что — целуйся, раз громада настаивает, смейся-улыбайся гостям, держи голову на высоте, как того требует приличие.
Застолье уже начало рассыпаться. В общий гомон врезался высокий женский голос:
Гурт молодиц, толпящихся в сенях, завел самостоятельную песню-шутку:
Гармонист, решив, что наступило его время, развернул мехи, дохнул басовитыми вздохами, долго бродил вокруг да около, собирая в одно мотивы разных песен. Затем не для танца, а, видимо, просто так, для общего настрою заиграл старинный вальс «Над волнами».
Открыв задвижку трубы, отставив массивную железную заслонку печи, у ее черной пасти топтались два изрядно захмелевших мужичка. Курили, выдыхая клубы дыма, поглощаемые печью. Спорили, беря друг друга за петельки, о своем участии в гражданской войне, никак не могли доискаться до истины.
— Ты удирал от красных?
— Хто, я? Ни в какую!
— А хто ж удирал?
— Бывало, як зарядю свою орудию, як жахну — так все деникинцы рассыпаются, як горобци!
— Ты?..
— Я!
— Ты ж у Деникина служил артиллеристом?
— Ну?
— Чего ж деникинцы рассыпались, як горобци! Рази ж ты по своим жахал?
— Хто, я?
— Ты!
— Так я ж кажу, як зарядю свою орудию, як грымну — они хто куда!
— Хто?
— Деникинцы ж!
— Дак ты у кого служил?
— У своих!
— Ну?
— Кажу, як зарядю орудию…
— Подожди!
— Шо?
— Яку орудию?
— Да свою же!
— Вот матери твоей закавыка. Ты деникинец чи хто?
— А ты?
— Я — ни!
— А я як зарядю, бывало, як стукну!..
И все начинается сначала, как в сказке про белого бычка.
В распахнутое настежь окно ударили перезвончатые цыганские бубны, зачастила серебряными переборами гармошка. Двор жил своей жизнью. По двору тоже ходила зеленая бутыль, носились закуски на плетеных из лозы подносах. Достигнув соответствующей кондиции, двор и в песнях, и в плясках мог с успехом потягаться со светлицей, где проходило главное застолье. У самого окна, что выходит во двор, образовался плотный круг. Под аккомпанемент гармони и бубна четко выстукивали мужские подметки, озорные голоса доносили до слуха окружающих всякую всячину.
— Вытягай его на середину, нехай покаже, як чапаевцы могут!
— Нехай сперва котовцы покажут!
— Выходи, «Червоный партизан»!
— Ворошиловцы, не подгадь!
— А ну, искровцы. А ну-ну!
И пошли межколхозные соревнования. Слава богу, есть кому с кем состязаться. Уже до десятка колхозов в Новоспасовке оформилось. Да еще в запасе колхоза на два индивидуалов остается.
Разбитная бабенка, потуже затянув косынку, скрестя руки на груди, выметнулась в круг.
Вспомнив, что дальше следуют слова, предназначенные не для общего слуха, засверлила воздух визгом:
— И-и-их!
Какой-то нескромный шутник, — сперва не разобрать было кто, — добавил, кинув в круг через головы впереди стоящих:
— Йосып, вот сатана! Це ты?
— Ни, це не я. Це грива моя!
— А ну, выходь!
— Та нехай краще Антон: он на пузе, по-цыгански, умеет!
Антон долго отнекивался, упирался, хмурил срастающиеся на переносье мохнатые темные брови. И вот заметил вышедшую на крыльцо Полю. Она искала кого-то глазами, зябко натягивая на полные плечи легкую газовую косынку. Может, Антона искала?.. Его и подмыло. На же, гляди, вот он — я: пью, гуляю, пляшу! Ты думала, хнычу, думала, от тоски занудился. Как бы не так! Смотри!
Стоявший впереди Антона Микола Солонский, словно поняв замысел друга, угнув свою барашковую голову, взбугрил спину, подставил ее Антону. Антон, разбежавшись, с силой оттолкнулся от Миколиного горба, через его голову влетел в круг, подняв тучу пыли. Кивнул гармонисту: давай! Начал «цыганочку». Все дивились: откуда у этого тяжеловатого на вид парня, — рукастого, долгоногого — такая легкость, такая непринужденность, такая, как говорят в Новоспасовке, ухваточка. Он медленно ходил по кругу, попеременно закидывая ноги назад, улучая хлопнуть ладонью по самым задникам ботинок. Затем, — и-э-эх! — пошел мельчить ногами, пошел, пошел дробить носками, прихлопывать по голеням, пошел, пошел, по коленям, по бедрам, по животу, по груди. После как даст по открытому рту ладонью — получился такой хлопок, словно пробку вырвало из четверти с перебродившей вишневой наливкой. Не прерывая пляски, снял пиджак, кинул его через головы Йосыпу, упал ниц… И начал вытворять черт те что! Сперва прихлопывал по земле ладонями, затем начал подпрыгивать на животе по-лягушачьи, крутиться каруселью на самом пупке. Толпа сомкнула круг со всей плотностью. Задние буквально садились на головы передних, все восхищенно гудели: