— Ну, хлопцы, до побачения! Увидимся, в общем. — Подал руку Тимке Бестужеву. — Привет телефонистке!
— Кокой хороший! — протянул Бестужев с неопределенной интонацией. Они стояли лицом к лицу, одного роста, в одинаковой форме, только Тимофей поуже в плечах. Он сунул в Антонову разлапистую ладонь свою, узкую, простился:
— Бывай, мореход!
Антон коротко пожал твердую руку Леши Бултышкина и рыхловатую Алышева Витьки. Закинув киссу за плечи, придерживая ее левой рукой, пошел через трамвайные пути в сторону Ленинградского военного порта.
Пройдя несколько проходных, долго блукал по территории судостроительного завода, наконец нашел свой корабль. Это действительно была пока еще «коробка». Корпус эскадренного миноносца, окрашенный шаровой краской, держался высоко на воде. Еще не отягченный ни орудиями, ни торпедными аппаратами, ни другим боевым снаряжением и механизмами, он был легок, неестественно высоко поднимал борт над причальной стенкой, показывая подводную часть корпуса, крашенную кровяно-ярким суриком. На палубе, вместо настоящих корабельных надстроек, желтели свежим тесом какие-то уродующие корабль строения. Из деревянной будки, расположенной поближе к корме, слышался мягкий звяк алюминиевой посуды. Из тонкой жестяной трубы сочился дымок. Оттуда попахивало камбузом.
Когда Антон приблизился к вахтенному, стоящему у сходней с винтовкой и красно-белой шерстяной повязкой на левом рукаве бушлата, тот нажал массивную кнопку сигнализации, прикрепленную к вертикально поставленному деревянному брусу, от которого тянулись, провисая, провода вверх, к корабельным надстройкам. На звонок показался дежурный офицер. Он вышел из открытой двери деревянной пристройки, что на шкафуте (как есть, середина судна), перегнулся через леера:
— Что у тебя?
— Товарищ младший, — он не досказал: «лейтенант», — принимай пополнение. Новичок притопал.
— Пропустить!
— Есть пропустить!.. Дуй, салага! — кивнул вахтенный в сторону крутого борта. — Да гляди не загреми: палуба в тавоте, осклизается. Вишь, работяги шуруют — понатаскали.
Вокруг — и на баке, и на юте — расхаживали люди в темных спецовках, натянутых поверх ватных курток. Слышались постукивания ключей и молотков, зуд электродрелей. Палуба выглядела серо и неприютно. Куски металла и деревянные чурбаки, бухты тросов: стальных и пеньковых, обрывки цепей — все было разбросано по палубе бестолково.
Дежурный офицер находился в деревянной пристройке. Возле него сидел на железном стульчике дневальный. Он слушал телефон, прижав левым плечом трубку к уху, часто повторяя: «есть», что-то записывал в толстый замасленный журнал. С потолка свисала на темном шнуре лампочка, взятая в металлическую сетку, похожую на собачий намордник. Младший лейтенант зачем-то поправил знак «рцы» на левом рукаве кителя, оттолкнул назад кобуру с наганом, которая низко болталась у правого бедра, заглянул в Балябино направление.
— Ого, Конопля! — протянул обрадованно. — Где ты там, мичман!
— Что за аврал? — послышался низкий басок из-за перегородки.
— Боцманенок пожаловал!
— Дошла до бога моя молитва! — оживленно забасил невидимый пока мичман. — Дай-ка, дай-ка погляжу.
Он вышел из-за перегородки — низенький, цыгановатого вида, смуглолицый мужичонка. Вьющиеся иссиня-черные волосы забраны под белый чехол, запятнанный краской, ладное тело туго втянуто в темно-синий, застегнутый на все пуговицы комбинезон. Яловые ботинки крупного размера тоже в пятнах краски. Окинул Балябу с ног до головы. Видать, остался доволен, но вслух своего заключения не высказал, произнес ничего не значащее:
— Послужим, послужим.
Антон слышал про белые ночи, но видеть не видел. И вот она — матово заголубело вокруг, точно сирень распустилась. Еще ведь как будто и не смеркалось, но уже рассвело. Ночь опускалась, опускалась, да так и не успела опуститься на землю. А дню еще рано подниматься. Получается: ни темноты, ни света, какая-то размытая граница между ними. Тишина стоит такая, словно на луне находишься. Все, что окружает тебя и вблизи, и вдали, очерчено ясно и четко на фоне мягко и равномерно подсвеченного изнутри неба. Все: и высокие трубы завода, и огромные краны, похожие на птицеящеров далекой эры, и маяки, возвышающиеся на стенах каналов, и мачты кораблей, густо заселивших дельту Невы. Синевато темнеют корпуса строящихся кораблей, поднятых на стапеля, цехи завода, длинные портовые склады. И только вода спокойно повторяет приветливое небо. Точнее сказать, даже не повторяет, а несет в себе еще больше света, нежели небо. В небе наблюдается сиреневатая мутноватость, а в воде — нет, вода бела и густа, словно парное молоко.