Командир БЧ-3 лейтенант Додонов подбежал к Балябе, срывая дорогой голос (он пел на корабельных вечерах самодеятельности), завопил во всю мощь:
— Идиоты, сгубили такую красавицу! Сволочуги!.. — потрясал над головой белыми массивными кулаками.
Погрузкой оружия руководил старший артиллерист Гасанов. Он находился на стенке, подавая знаки то машинисту мотовоза, то матросу, державшему в руках рычаги электрострелы. Увидев на палубе ЧП, спокойно направился к сходням, приблизился к месту происшествия.
— Что случилось? — спросил, не повысив голоса.
Торпедисты показали на Балябу.
— Дергает без ума. Она и оскользнулась.
— Вы знаете, что это такое? — Гасанов кивнул на лежащую на палубе торпеду. Не дождавшись ответа, пояснил: — Боевое оружие! Не задумывались, сколько оно стоит? — Ответа тоже не последовало. — Более тридцати тысяч! — Он показал рукой на минно-торпедные мастерские, откуда пришел мотовоз с торпедами. — А там, — кивнул куда-то далеко на материк, повышая басовитый голос, — там их конструировали, собирали. Там надеялись, что мы их по врагу пускать будем в случае надобности, а не себя расстреливать. А ну, если бы с настоящей боеголовкой да приготовлена по-боевому?!
«Если бы да кабы! — ожесточаясь, передразнивал длинношеего каплейта Антон. — Завел политграмоту!»
Уроненную торпеду пришлось отправить обратно в мастерские для проверки. Балябу вызвали к командиру корабля.
Зайдя в просторную каюту, заметил диван и два кресла, обтянутые красной кожей, массивный письменный стол. Стены каюты отделаны под дуб. На крашенном белилами потолке — матовые плафоны. Баляба доложил о своем прибытии. Не вставая с кресла, Лотохин спросил:
— Хотите, чтобы вас списали на берег?
— Як знаете, так и робите.
— Вот оно что? Значит, дело серьезное, — заключил капитан-лейтенант, передвинув с места на место пресс-папье. — Женаты?
— Женаты.
— И дети есть?
— Не знаю, як воно там…
— На гражданке кем работали?
— Комбайнер я.
— Бронь была?
— Була.
— Что ж не остались?
— Годки идут на службу — чего же я буду сидеть?
«Рассуждает здраво, достойно, — подумал командир. — Значит, Гасанов неправ, никакого умысла в случившемся нет, случайность. Надо предупредить замполита, чтобы в особый отдел не докладывал».
— По дому скучаете?
— Не дуже…
Вот где он покривил душою. Отсюда, от тоски по родным местам, должно, и накатила на него мутная хвороба. Тоскует он по степи, видит ее, чувствует…
…Белесая хмарь омертвляет все вокруг знойным дурманом. Над степными балками повисает синевато-едкий дымок. Горизонт причудливо изламывается текучим дрожащим маревом. Все живое сникло, опустило голову, задыхается. Густые, выбеленные ярым солнцем хлеба склонили колосья. Молодые лесопосадки потемнели, свернули лист в трубку и потому выглядят голо, как после пожара. Только маслинка дымно голубеет, кустясь у подножья леска. Густые ее заросли похожи на упавшее на землю сизое облако. А то еще, бывает, зоревой туман вот так же похоже задерживается у леска, словно зацепившись за сучья вялыми клубами, никак от них не может оторваться. Покой и удушливое безветрие приглушают натужный грохот трактора «ХТЗ» и надрывный стон комбайна «коммунар». В глухой степи эти машины кажутся огромными чудовищами, явившимися из далеко ушедшего времени. Медленно ползут они по желто-блеклому полю, жадно пасутся, оставляя после себя голую, до пыли сухую землю с коротко стриженной щеточкой стерни. Дымное облако встает над машинами отвесно. От душного угара, от белого осотного пуха свербит в носу, режет в глазах.
Антону сдается, будто вся степь окутана бензиновым прозрачным чадом и нет от него никакого спасения. Охрим Тарасович Баляба, в потемневшей от пота синей рубахе, склоняется над рулем трактора. Вот он сбивает на затылок широкополый соломенный брыль, выключает скорость. Повернувшись на пружинистом сиденье всем корпусом назад, скрещивает руки над головой: все, мол, требую перекура!
Похожий на летчика, в темных пилотских очках с клеенчатыми тесемками, Антон торопливо спускается с мостика по трапу, подходит к трактору-тягачу. Сбив очки на лоб, темнея огромными глазищами, спрашивает отца:
— Чего бастуешь?
— Все, нехай ему грец! Душа запалилась. Внутри печет, будто угольев раскаленных наглотался. Пойду лягу под бричкой, может, трохи отпустит.
Антон, размазывая по лицу полосы пота и пыли, не соглашается:
— Что удумал! Надо ж хоть гон докончить.