Между ветряков поставили фанерную трибуну. Кочевала эта трибуна повсюду, где собирался народ, устраивались митинги. Ее, легкую, перевозную, можно было видеть и у сельсовета, и на просторном дворе МТС, и у школы-десятилетки, и у конторы колхоза. Теперь привезли сюда, к старым ветрякам, на так называемый аэродром. Возле нее собирались представители колхозов и другое начальство. Выделялась высокая, седая до белизны, голова директора МТС Потапа Александровича Кузьменки, разговаривавшего с председателем райпотребсоюза Сероштаном. Заметно постаревший Сероштан казался суше, чем был прежде, и выше ростом. Вместо привычного белополотняного костюма на нем ладно сидел черный глухой френч с четырьмя накладными карманами: два наверху, два внизу. Такого же, как и френч, черного сукна брюки. Вместо сапог на ногах поблескивали слегка припылившиеся хромовые ботинки. В руках он держал темную фуражку. Только бритая до свечения кожи голова оставалась по-прежнему знакомой, неизменной.
Секретарь райкома Волноваха выглядел возбужденней других. Привстав на ступеньку крыла своей новой машины, лаково-черной «эмки», держась правой рукой за приоткрытую дверцу, левую приложив козырьком ко лбу, изрытому глубокими морщинами, он смотрел в небо. Там, на западной его стороне, из-за Кенгесской горы, показались два самолета. Звука их моторов не было слышно. Зато сами виделись четко, словно впаянные в голубую эмаль неба. Волноваха легко спрыгнул на землю, пружинисто подошел к собравшимся у трибуны.
— Летят!
Его возбуждение передалось другим. Все засуетились, начали одергиваться, отряхивать пыль с фуражек и пиджаков, прокашливаться в кулаки, как перед большим и важным разговором.
«Эмка» Волновахи примчалась к ветрякам, считай, первой. Как только позвонили из Запорожья: «Через два часа вылетают!», он тут же сбежал вниз, во двор, сел в машину рядом с шофером Витей, мелкорослым рыже-веснушчатым, к тому же курносым пареньком, — приказал:
— Дави!
Витя «даванул» так, что минут через тридцать были уже в Новоспасовке. Перед их приездом у ветряков стояла только полуторка сельпо. Затем уже потянулись подводы, густо набитые народом. Подводы прибывали целыми станицами-вереницами: петровщане, николаевцы, андреевцы. Приехали Кенгес, Берестовое, Андровка, Красное Поле. На передних бричках обязательно флаги, плакаты и, конечно, гармонисты с заливистыми хромками, да баянисты с басовито гудящими баянами. Звонкие трензеля, бубны, барабаны — само собою. Приезжие спрыгивали у ветряков на землю, делая неловкие пробежки, разминая пересиженные, затекшие ноги. На темном фоне дощатого ветряка ярко горел кумачовый лозунг, светя белыми крупными буквами. Он гласил: «Привет славной землячке — летчице, Герою Советского Союза Полине Денисовне Осипенко!»
Расцвел старый выгон, помолодел — запестрел, заволновался. Гам поднялся вровень с ветряками. Ярмарочно-широкое людское море затопило все пространство аэродрома. Но вот послышались милицейские свистки, гуд спортивных сирен. Парубки взялись за руки и, словно тралом, оттеснили народ к ветрякам, придавили беспокойные людские валы, утихомирили их. Когда над селом затарахтели моторы двух летаков «Р-5», когда их парные крылья пронеслись над немыми крылами ветряков, внизу образовалась невероятно глухая тишина. Слышен был только посвист легших на бок, скользящих фюзеляжей да потарахтывание двигателей. Летаки друг за другом, еще раз прошлись над выгоном, словно примеряясь, с какого боку сесть сподручней. Один за другим коснулись резиновыми колесами плотно затравеневшей целины, подняв небогатую пыль. Подкатили к ветряным мельницам вплотную, чуть ли не упершись носами в их каменные основания. Тут-то все и началось. Медноголосыи оркестр визгливо ударил туш. Баяны ревели свое, гармони — свое. Басовитые мужские голоса смешались с визгливыми женскими покриками. Творилось такое, что трудно передать. Оно и понятно — событие! Не каждый день случается, что в Новоспасовку прилетают гости из Москвы. Да какие гости! Добро бы незнакомые загадочные лица — было бы все понятно и нормально. А то ведь своя жинка: Полина, Полька Дудничка!.. Вон и мать подалась ей навстречу, и брат Иван, и сестра Надия. Полина не успела спрыгнуть с крыла, как они уже рядом. Обхватила седую голову матери, прижала к себе.
— Ма, это Саша! — Полина по-детски взяла мужа за руку, подвела к Федосии Федоровне. Мать, не проронившая ни слезинки, когда здоровалась с дочкой, вдруг дала волю слезам. Поправив высоко поднятые на кожаный шлем очки, Александр Осипенко — моложавый белолицый мужчина — гладил тещу по вздрагивающим плечам, не зная, как и чем ее успокоить.