— Пойдемте, детки, до дому! — произнесла Федосия Федоровна.
Полина расхохоталась, сдирая с головы тугой шлем.
— Вот так сказала! А люди? — она кивнула на притихшие толпы.
Мать не растерялась, простодушно ответила:
— Шо люди? Нехай все идут до нас: двор великий, места всем хватит!
Волноваха поспешил на выручку. Широко улыбаясь, взял большую ладонь Полины Денисовны в обе свои ладони, пожимал, тряс ее руку, говоря дорогой гостье всякие самые высокие слова. Полина то и дело повторяла:
— Спасибо, Петро Маркович, спасибо!
У трибуны получилась заминка. Каждому хотелось дотянуться до Полины, подержать ее за руку. Да и сама Полина не торопилась ставить ногу на высокую ступеньку. Она казалась постаревшей. Такой полной ее никогда не видели. Или, может, кожаные меховые куртка и брюки, — брюки убраны в сапоги, — так ее раздали вширь.
Она пока не замечала Антона. Он же следил за ней во все глаза. Ему не верилось, что эта чужая женщина, прилетевшая из далекого далека, и есть та Полька, его соседка, которая часто бегала к Балябам во двор, называла Антона то крестником, то женишком. Та Полька, которая угощала его паслёном, спасала от бешеных побоев на льду речки Берды, та, которая целовала его в хатыне на птицеферме, что у акацийного леска, угощала яичницей, а затем молчаливо и зло, как он считал, изменила ему, выйдя замуж за Степана Говяза. Теперь вот с Осипенко подружилась… Антон искал в ее лице что-нибудь знакомое, прежнее, но ничего не находил. Чуть мелькнувшая похожесть, когда она открыла рот в улыбке, тут же пропала. Увидя в верхнем ряду ее зубов, — первый справа, — вставной, сверкнувший золотым бликом, Антон заключил: чужая!
Полина не замечала Антона. Она пока никого не замечала, потому что была переполнена тем большим чувством встречи с родиной, которое туманит глаза, овладевает целиком и сердцем, и сознанием, не оставляя места для чего-либо другого. Она всех увидит, всех узнает, но погодя, потихоньку, поэтапно. В первые же минуты она видела только целое — родину.
Волноваха кивнул Мостовому: пора. Сиплым от волнения голосом председатель сельсовета начал:
— Шановна Полина Денисовна! — поклонился ей, обратился к ее спутнику: — Дорогой наш гость Александр Степанович! Мы рады за такую честь, шо вы не погребовали нашей глухой слободой, затерянной в далеком степу, шо вы нашли ее и тут сели.
Волноваха, недовольно сверкнув голубизной глубоко запавших глаз, мысленно предостерег Мостового: «Куда ты повел, в какие дебри тебя потянуло? Давай проще, ближе к делу!» Но Мостовому уже трудно было свернуть на ровно укатанную дорогу, и он продолжал трястись по кочковатой целине, сам не предполагая, куда его вынесет.
— Ось тут, — он повернулся назад, указал рукой на кладбище, — покоится ваш дорогой татко, незабвенный Денис Омельянович, который, извиняйте на слове, утирал вам сопельки, уму-разуму учил. Ось тут, — повернулся к Федосии Федоровне, — ваша мамка, дорогая наша колхозная труженица, ваши близкие родичи и знакомые. А вон там, — кивнул на лесок, — ваша первая колгоспная работа. Оттуда вы и взлетели…
Он недокончил. Его, казалось бы, нескладную и такую неуместную на торжественном митинге речь, прервала сама Полина. Она растроганно кинулась к дядьке Евграфу Мостовому, обхватила его за шею, прижалась мокрыми от слез, теплыми губами к его чисто выбритой щеке. Собравшиеся грохнули в ладони, женщины поднесли к глазам кончики платков, мужчины прокашливались: что-то подавливало, поцарапывало в горле.
Волноваха огладил пиджак, толкнул локтем Кузьменку, у которого тоже растроганно заблестели глаза, неодобрительно заметил о председателе митинга:
— Цицерон!
Полина перевесилась через борт трибуны, сорвавшимся голосом прокричала:
— Дорогие мои земляки!.. Любые мои новоспасчане! Та як же вас не найти, як же у вас не сесть, если я тут и родилась, и крестилась… — Оглядев всех, добавила: — Телят пасла возле этих ветряков! — еще и кулаком взмахнула. Толпа загудела снова. Снова всполохнулись дружные хлопки ладоней. Полина продолжала: — В сентябре, когда я летела вместе со своими товаришками-подругами Валентиной Гризодубовой и Мариной Расковой на Дальний Восток, я тоже думала о вас, о своей родине думала. Наша красавица машина так и называлась: «Родина». Она несла нас шесть с половиной тысяч километров без посадки! Двадцать шесть с половиной часов беспрерывного полета. — Полина сняла шлем, поправила волосы, взмахнула шлемом, зажатым в руке. — Так спасибо же нашей могучей, необъятной стране, товарищи, что она дала нам такие крылья, подняла нас так высоко!