Командир звена понял: время уходить, могут захлопнуть выходы, или, как он любит выражаться, «прищучить», а потому передал на звено: «Следовать за мной!»
Выйдя в залив, заметили, скорее расслышали в сгустившейся ночной темноте катера. Они приближались двумя независимыми колоннами. Похоже было, на разных базах принят сигнал о помощи. Базы не замедлили ее выслать. Колонны финских катеров (в этих водах обычно несут службу финские) приближались под углом. Катера Богорая оказывались на острие угла.
— Боцман, замечаешь вилку?
— Бачу!
— Может, проскочим, не вступая в драку. У них катера сторожевые, ход не тот, что у наших, торпедных. Уйдем! — Он обратился к командиру катера: — Уйдем?
— Точно, товарищ лейтенант.
— Как пить дать! — согласился Антон. Но тут же в его голове мелькнуло что-то странное, отчаянное, короткое, вроде вспышки огня. Даже не мысль, а только желание. Желание полоснуть и вправо и влево, по тем и по другим, по обеим колоннам катеров, и уйти. Пусть сами разбираются, кто в кого стрелял. Но как все это объяснить командиру звена? Не поймет с ходу, не разрешит, и момент будет упущен. — Дозволь полоснуть! — обратился к Богораю.
— Ни за какие деньги! Ты что?!
— Стравим их, науськаем один на другого, а сами наутек!
Богорай был из тех людей, которые схватывают все на лету.
— Руби!
Балябин пулемет дал короткую очередь по правой колонне. Затем полоснул по левой. И замолк. Провокация, похоже, состоялась. Справа и слева, почти одновременно, вспыхнули орудийные выстрелы. По вспышкам обе колонны засекли друг друга. Приняв каждая другую за неприятеля, открыли артиллерийскую дуэль. Антон был счастлив тем непередаваемо славным счастьем, которое именуется военной удачей…
Командир катера, не выпуская штурвала из рук, подался корпусом к Богораю, показал назад крупными выпученными глазами, крикнул:
— Боцман убит!
— Что?! — Богорай, придерживаясь за стенку рубки, прошел к пулеметному гнезду, из которого вывешивался Антон, приподнял его за плечи. Баляба глухо застонал, с усилием разлепил веки. — Боцман, что с тобой?
— Под лопатку… — морщась, прошептал Антон.
Подоспевший на подмогу Каро Азатьян вместе с Богораем волоком втащили Балябу в рубку, спустили вниз, в тесный отсек, уложили на палубу.
— Потерпи, друг, в минуту перевяжем!
Каро с Бахмутом сняли с Антона куртку, стащили через голову суконку и, разрезав на спине тельняшку, начали прикладывать тампоны к обильно сочащейся кровью глубокой рваной ране.
10
Над подсохшим Мариупольским шляхом висел жаворонок. Трещал, высвистывал, купаясь в солнце. Он был невидимым. Паня сколько раз вскидывала голову, прижмуривалась, искала озорного певуна, но так и не могла найти. Глаза ее слезились от яркого света, от вешнего ветра, в них появлялась резь. И Паня опускала голову, понуро шла дальше. Жаворонок висел над ней, не отступаясь. Растворившись в дымчато-голубом воздухе, он преследовал Паню, пел ей песни, на минуту не оставляя одну. Одинокая, она была благодарна жаворонку. Впрочем, не совсем одинокая. На руках у нее, спеленатый старым застиранным платьем, завернутый в фуфайку, ворошился ребенок, ее сын, ее первенец, появившийся на свет в лихую годину. Паня прижимала его к груди, чувствуя его малейшие движения, ловя его посапывание, — и радостно светящиеся ее глаза наливались тоской и слезами. Сына она пока никак не назвала, терялась в именах, перебирая их, примеряя и не находя ничего подходящего. Если бы Антон, если бы спросить его, узнать его желание! Но Антона нет. Где он там? Живой или убитый? Может, утонул в своем далеком море? Если нет его, если погиб — тогда как же быть Пане, как же быть сыну?.. Без Антона она себя не мыслила.
Она ушла в отступление с гуртом телят. Свекруха Настя просила не ходить, богом молила.
— Як же ты будешь, тяжелая, по чужим углам слоняться?
— Свет не без добрых людей, мамо. Иду со своими девчатами, помогут в случае чего. Мужики будут вести снаряженные подводы. Считайте, колхозом двинемся. Не одна…
По теплу, по свободе, осенней светлой степью пошли на восток, в сторону Ростова. Миновали Мариуполь и села греческие, миновали слободы и хутора, что под Таганрогом раскинуты. Но до Ростова не дотянула. Тошнить начало, в теле жар появился, голову застелила дурнота. Ноги разом обмякли, отказали. Присела на обочине и встать уже не смогла. Девчата взяли на руки, отнесли на бричку, положили на торбы с провизией, прикрыли кожухом. А тут еще новое горе. Немец самолетами начал докучать. Строчит по гурту из пулемета, калечит малую скотину, коняку застрелил, что в переднюю бричку была запряжена. Разбегаются по полю телята — не собрать до гурту.