Вспоминая теперь о гибели командира катера, подумал, что война есть война на любом ее отрезке. Она калечит, убивает, нагоняет ужас и тогда, когда катится на тебя, и когда отступает. Ему порой даже казалось, что когда на острове лежал за валуном, подстерегая немецких десантников, то было легче, нежели теперь, когда идут в открытую на острова, под огонь их батарей, под огонь пулеметных, зарывшихся в камни точек. Он помнит, как ворвались катера в Палдисскую бухту, как уничтожали бетонированную огневую точку, поставленную прямо на стенке военной гавани. Чем ее взять — не могли никак решить. Пошли на крайнюю меру: выпустили по ней торпеду. Торпеда, ударившись в стенку, рванула с неимоверной силой, подняв камни, завалила ими амбразуру. Заодно разметала вояк, стрелявших из зенитного орудия по катерам прямой наводкой. Все это так, опрокинули, сломили сопротивление врага, но до взрыва торпеды многие катерники поплатились кровью, некоторые — жизнью. Катер из отряда Богорая, шедший рядом с головным, с балябинским взлетел на воздух. Взрывом его разметало в куски. Ни один из экипажа не остался в живых. А война ведь катилась под горку, шла на убыль… Или вот Степин с балябинского катера. Низкорослый, длиннолицый парень со шкиперской бородкой. Всегда был внизу, в моторном отсеке. Он не видел боя, не слышал его за ревом своих ураганно шумящих моторов. Не видел тумана и синевы, не ощущал ветра и ледяной крупы, косо секущей по скулам. Когда выходили с десантом на остров Даго, вернее, уже приближались к каменной косе, куда намечено было выбросить морских пехотинцев, Степина обожгло осколками: в шею, в плечо, в бок. Снаряд разорвался у борта, не причинив моторам никакого вреда: моторы были прикрыты спальными матрацами; а Степина свалило наповал. Когда второй моторист доложил о его гибели и о том, что в пробоину хлещет вода, Антон послал вниз Каро Азатьяна. Каро, не раздумывая, снял с мотора пробковый матрац, затулил им пробоину, прижал матрац к пробитому борту, упершись ногами в основание двигателя, и так простоял до конца боя. А Баляба, чтобы облегчить напор воды в моторный отсек, гнал катер самым полным, задирая повыше нос судна.
Антону временами казалось, что когда война «пошла под гору», воевать стало еще труднее. Может быть, на душе полегчало, может быть, радость скорой перемоги поднимала, несла, толкала вперед на немыслимый огонь, но огонь не убавился, а стал еще злее, еще жестче. И умирали матросы так же тяжело, и гибло их ох как немало.
Где же предел всему этому? Где же ей, проклятой, конец?..
После высадки десанта на острова Даго и Эзель, после захвата всего Моонзундского архипелага с его крупными и малыми островами катера Богорая вместе с другими отрядами малых, так называемых реданных катеров отошли к эстонскому порту Пярну — нашей базе, которая расположена на побережье Рижского залива.
В Пярну и настигло Антона Балябу письмо из дому. Когда он привел свой экипаж в казарму, на расквартировку, его окликнули, позвали в штаб. Там и вручили письмо. Писал Пилип Кондратович, теперь уже не секретарь, а голова сельрады. Он многословно, пространно и витиевато объяснял, что Евграф Мостовой, вернувшись с фронта, занемог окончательно и что он, Сухоручко, поначалу только исполнял обязанности Мостового, затем сессией депутатов Совета избран в полноправные председатели. Он также подробно сообщил, что супруга Антона Балябы, с коей он, Баляба, состоит в браке по закону, чему свидетелем является сам Сухоручко Пилип Кондратович и что подтверждается записями в сохранившейся книге «актов гражданского состояния» и скреплено соответствующими подписями и должной печатью, — что супруга его законная возвратилась из эвакуации, точнее, из оккупации, в которой она пребывала под Ростовом-городом, в свое родное село, тоже пребывавшее в то время под гнетом немецких захватчиков. И что она возвернулась не одна, а с дитем, то есть законным сыном, коего и нарекли позже Юрием и коего зарегистрировали в сельском Совете после полного и окончательного вызволения слободы частями Советской Армии-освободительницы. Сообщалось также, что отец Антона Охрим Тарасович Баляба — бригадир тракторной бригады Ольгинской МТС, которая располагается по-прежнему в немецкой колонии Ольгино, — благополучно прибыл из далекого отступления и снова трудится на трудовом фронте, чем помогает нашим частям успешно вести наступление против ненавистного врага.
Задыхаясь, Антон прочитывал странную длиннопись, лихорадочно откладывая листок за листком, пока не наткнулся на ударившие холодом строчки: «А проживают они в настоящее время все вкупе, в доме их тестя, Тарана Якова Калистратовича». В последних строках сообщалось, что он, Сухоручко П. К., голова сельрады, собственноручно передал адрес Антона его родным и что в скором будущем ответ будет отписан и отправлен по указанному номеру полевой почты. «С боевым и трудовым приветом, — так заканчивалось письмо, — Сухоручко Пилип Кондратович». И число.