Но набегает шальная туча на солнце, падает тень на землю, веет холодом. И вскакивает человек на ноги. Чудится ему: армады вражеских самолетов снова атакуют город. Чудятся рев сирен и звон колоколов. Тревога, тревога! Опрометью летят матросы на свои посты. Истерично взвывают моторы, лопаются в высоте снаряды, бурлит зеленая вода моря под реданами катеров, тяжело бьет в чуткие деревянные борта. Снова поиск, снова выход в атаку, снова смертельно-белое тело торпеды скользит из лотка аппарата за корму.
Богом и людьми проклятая, жестокая, кровавая реальность!..
После завтрака в столовую принесли почту. Баляба сидел, разговаривая с командирами катеров своего отряда. Его окликнули, подали сильно затертый угольничек. Он узнал Панину руку, уловил Панин запах, от тетрадочного, бережно распрямляемого листочка повеяло сухими дрожжами.
Паня писала:
«Здравствуйте, Антон Охримович, доброго Вам здоровья!..»
Сознание Антона взбунтовалось: «Что случилось? Почему на «вы»? Откуда у нее этот Антон Охримович?! Почужел я ей чи шо?» Не мог читать, передыхал, ожидая, пока немного уляжется волнение. Туман какой-то ударил в голову, сердце зачастило, заколотилось, стуча в ушах, давя горло. «Что с ней, с Паней? — опять подумалось. — Может, время ее так отдалило, может, невзгоды изменили? Возможно, посчитала, что я ее давным-давно забыл? Да, мало были вместе и столько лет врозь…»
Не отрываясь, торопился прочесть письмо все сразу, заглатывая написанное, пока даже не разбираясь что к чему. Вдруг споткнулся, остановился.
«…Мать Ваша, Настасья Яковлевна, сгибла вместе с моими Николаем и Сергеем. Умерла мученическою смертию, закрывая их собою. Одним словом, як ридна маты. А дом весь осел до земли, развалился начисто. Лежит теперь могильным курганом, и до него боязно подходить. О памяти матери Вы не беспокойтесь. Их всех откопали в развалинах, похоронили по-людски. Могилку стережем. Як приедете, то увидите. А так все живы-здоровы. Земно кланяются Вам батько Ваш Охрим Тарасович, — только сильно сединой ударитый, — бабушка Ваша, золотая душа Оляна Саввишна. И сыну Вашему три годочка стукнуло. Разбишака такой растет, что и управы на него не найти. Говорит бойко, бегает швидко. Только вот слово «папа» не вымовляет. Застревает оно у него, из горла не выходит. Спотыкается, всегда на цем слове и молчит. Мабудь, не понимает, шо це таке. А возможно, что недоброе чует?.. Чи живые Вы там, наш Антон Охримович, чи здоровы? Як бы нам хотелось Вас побачить, хоть бы одним оком!.. Балакают люди, что видели Вас убитым в Бердянске, когда с моря десант выбрасывался. А где Вас закопали, никто не знает. Я бегала пеши в город, всех пытала, во все двери стучалась, говорят, немае такого. От души трошки отпустило… Работаю по-старому, телятницей, Охрим Тарасович возле тракторов порается. Трудно ему, старому человеку, возле железа день и ночь крутиться. Говорю ему, а он отвечает: кому, дочка, легко, всем зараз важко!