В этом Маргарет винила только себя. Она знала, что обманывала своих дочерей. Прежде всего выбрав неправильно мужа. Их отец был… неадекватным человеком. Постоянно отсутствующий коммивояжер, он приходил и уходил, когда хотел. Чаще уходил. Довольно рано Маргарет осознала, что ей придется много трудиться, чтобы самой обеспечивать семью. Ей предложили должность преподавателя в колледже, но она решила, что стоит найти еще какую-нибудь работу, например в местной средней школе.
Так Маргарет и поступила. Она была зачислена в колледж в Род-Айленде и одновременно преподавала в младшей школе, иногда замещая других учителей. К счастью, ее мать жила поблизости, и девочки часто оставались у бабушки. Что бы Маргарет делала без своей матери, она просто не представляла…
У девочек было счастливое детство, в этом не могло быть сомнений. Отец ушел от них, когда Джейн исполнилось одиннадцать, а Сильви девять. Маргарет знала, что его уход оставил след в их душах, но его присутствие! Оно ранило сильнее, чем его уход. Он пил, распутничал, пропадал неизвестно где, и потом все эти их ссоры: дочерям так часто приходилось утешать ее, когда она плакала. Маргарет всегда внушала себе, что ее девочки получали достаточно любви и тепла от нее и ее матери… и у них все так прекрасно складывалось в школе, да и во всем, за чтобы они ни брались. Неожиданная выходка Джейн поразила всех окружающих.
Сейчас, глядя в синие глаза Джейн, она думала о том, что они повидали. Манхэттен находился в миллионе миль отсюда, какой странный выбор для маленькой девочки, которая так любила птиц и природу…
— Где ты была, дорогая? — услышала Маргарет свой собственный вопрос.
— Жила своей жизнью, — мягко ответила Джейн.
Сильви вздохнула.
— Но теперь ты дома, — сказала Маргарет.
— Дома.
Казалось, больше сказать нечего. Никто не проронил ни слова. Маргарет была довольна. Она закрыла глаза, в уголках губ все еще сохранялся сладкий привкус. Она думала о Лолли. Она любила эту куклу. Никто не знал, как сильно она по ней скучала. О, как она плакала в ту первую ночь…
— Можно я возьму машину? — спросила Джейн.
Сильви мыла тарелки из-под торта. Раковина была полна воды, и руки Сильви погружены в нее по локти.
— Я не знаю, вписана ли ты в страховку.
— Страховку?
— Она на мамино имя.
— Но ты же ездишь на ней?
— Да, потому что я живу в этом же доме.
— Ну, — сказала Джейн, улыбаясь, — у меня все еще есть здесь комната. Страховая компания не знает, может, что я переехала обратно домой. Думаю, если что, мы можем просто сказать, что я тоже здесь живу. Что случилось с твоей машиной?
— Я продала ее, — сказала Сильви, передавая Джейн тарелку, чтобы та вытерла ее. — Когда я уволилась из библиотеки, нам пришлось потуже затянуть ремни.
— Ты любила ту машину, — сказала Джейн.
Три года назад вместо рождественской открытки сестра прислала ей свою фотографию в красной шапке Санта-Клауса около старого зеленого «MGB» с опущенной крышей.
Сильви передернула плечами:
— Мамина машина нормальная. Главное, что она ездит. Кабриолет все равно был не особо практичным.
Джейн вытерла последнюю тарелку. То, что Сильви продала такую замечательную машину — английскую, экстравагантную и непрактичную, — сильно удивило ее. Джейн была счастлива, что Сильви ездит на такой романтичной машине, а теперь узнала, что та избавилась от нее.
— Так ты не против, если я возьму машину? — снова спросила Джейн.
Сильви ставила тарелки в буфет. Ее губы были плотно сжаты, как будто она не могла придумать другой причины, почему Джейн не может взять машину. Джейн молча ждала, облокотившись на стол.
— Нет. Но это твой первый день дома… я думала, ты устала. Если хочешь — бери.
Джейн взяла ключи и устремилась к двери. Она сняла с вешалки свой кожаный пиджак, накинула его на плечи. Ее сердце сжималось, она знала, Сильви ждет, что сестра позовет ее с собой.
— Куда ты, кстати? — спросила Сильви, — уже темнеет…
— Просто проедусь. Осмотрюсь немного, — ответила Джейн, сжав ручку двери. Если она обернется и посмотрит Сильви в глаза, то придется все же позвать ее. Сердце начало колотиться. Она знала, что Сильви хочет спросить еще о чем-то или предупредить ее. Но она не обернулась, и прежде, чем Сильви произнесла хоть слово, Джейн выскользнула наружу.
В небе стояла полная луна, ее серебристый диск просвечивал сквозь кроны деревьев. Дилан провозился в саду допоздна, стремясь переделать как можно больше дел, прежде чем сок снова заструится по веткам деревьев. Он провел весь день, отпиливая мертвые и поврежденные сучья, отсекая неправильно растущие ветки.
Даже в темноте, лишь при свете луны, он мог полюбоваться деревом, над которым только что закончил трудиться, оно приобрело идеальную форму — никаких сухих веток в кроне.
Возрождение яблоневого сада стало для Дилана символом восстановления мирового порядка. Ему казалось, что он претворяет в жизнь теории идеализма. Превращает что-то дикое, разросшееся, опасное в нечто совершенное. Дилан помнил время, когда у него самого были столь прекрасные идеалы. Сочетание надежды и глупости в космических масштабах.
Подняв пилу и перекинув ее через плечо, он медленно побрел к дому. Земля была еще слишком твердой, и, наступая на камни, он чувствовал острую боль, пронзающую его поврежденную ногу. Иногда он мог даже почувствовать разрывную пулю: в тканях плотно «засели» металлические осколки. Он велел себе прекратить жаловаться и подумать об Изабелл. Его мысли смешивались, проносились в голове на огромной скорости. Еще один день в саду. Полное одиночество. Если бы ему было с кем побеседовать, продолжались бы эти странные разговоры с самим собой?
Дилан подумал, не зайти ли ему в гости к брату. Он жил совсем рядом, всего в полумиле отсюда. Дилан всегда очень серьезно относился к родственным узам. Ужин уже прошел, должно быть, Эли заканчивает мыть посуду, а Шерон помогает Хлоэ с ее домашней работой.
При этой мысли он вздрогнул, осознавая, что сейчас, пожалуй, не время для визита. Вид Хлоэ, возбужденной из-за теста по истории, или отметок, или еще чего-то, происходящего в ее жизни, мелодия, которую она играет на скрипке, с этим сводящим с ума: «Дядя Дилан! Послушай-ка! Моцарт», — все это было больше, чем Дилан иногда мог выдержать. Сегодня, когда пришла весна и воздух вновь наполнился воспоминаниями об Изабелл, он точно не выдержит.
Раздались шаги, Дилан остановился. Он огляделся, кто бы это мог быть? Каждую осень в сад забирались дети, чтобы нарвать яблок, летом они просто могли устроить здесь пикник, а когда весной таял снег, по саду разъезжали байкеры. Но на дворе стоял март. Слишком холодно для всего этого.
Луна поднялась, и Дилан увидел оленя. Небольшие белые козочки и черные медведи порой забредали на территорию сада. Когда было тепло, они лакомились фруктами прямо с деревьев или же выкапывали их из-под снега зимой. Наблюдая за оленем, Дилан задержал дыхание.
Обычно олени встречались большими группами, но этот был один. Где его семья? Он гордо стоял в свете луны, глядя Дилану прямо в глаза. Встреча двух мужчин. Интересно, чья это территория?
Снова раздался шум, и откуда-то выскочили два молодых козленка. Олень инстинктивно подался назад, развернулся и поспешил прочь. Нога Дилана ныла, а плечо болело под тяжестью пилы. Он долгое время смотрел вслед гордому животному, смотрел, пока не начали болеть глаза, а потом задумался — видел ли он вообще оленя, или лунный свет одурачил его.
Диск луны казался ярко-белым, ее свет — острым. Его мать часто называла мартовскую луну «Полная воронья Луна». Она полагала, что вороний грай предвещает конец зимы, и потому любила этих птиц. Учитель биологии в колледже, она уважала науку и обожала разные истории и легенды.