Она выгибается волнами, а ее волосы отливают сиреневым шелком. Ее улыбка гипнотизирует и заставляет глазеющих открывать кошельки и выгребать из него всё содержимое.
Чертова цыганка!
На мгновение она обездвиживает и меня, и вот я уже скольжу по ее совсем не женским, а угловатым изгибам открытых бедер, впалому животу и длинным ногам, затянутым крупной капроновой сеткой.
Мизерные, ничего не прикрывающие джинсовые шорты и черная укороченная толстовка с капюшоном на ком-то другом выглядели бы пошло и вызывающе.
Но не на ней.
Дерзко, провокационно, расслаблено!
Она кричит всем, что молода и свободна, а на мнение других ей плевать.
Сегодня, я уверен, у ребят есть разрешение, и меня ничего здесь больше не держит.
— Это должно было быть наше бабло!
Оборачиваюсь на крик и звон падающих на землю монет.
«Олимпийский» стихает, а толпа возбужденно напрягается, переключая внимание на источник нового зрелища.
— Вы чего, ребят? — сиреневолосая смотрит на валяющуюся у нее в ногах шляпу, с рассыпанными по земле купюрами и мелочью.
— Нормально калымится? Нигде не жмет? — возвышается над испуганной девчонкой мудила в наброшенном на голову капюшоне.
Я вижу его спину, а еще четырёх его подельников, стоящих по обе от него стороны.
— Ты кто такой? Отошел от нее, — бросая на чехлы гитару, срывается высветленный паренек-солист.
— Я тот, кого ты сегодня подвинул, сечешь? — усмехается тот, что в капюшоне.
— А ты, смотрю, не подвинулся, — крашенный убирает девчонку за спину, — так я помогу. — Слегка отклоняется корпусом назад и резко выбрасывает голову вперед.
А дальше «Олимпийский» превращается в фарш из криков, матов, ударов и женских визгов.
Мне не раз приходилось видеть молодежные разборки, и чем это дело заканчивается, тем более на Арбате, я знаю. Поэтому технично отделяюсь от толпы и прижимаюсь близко к зданию, вдоль которого собираюсь покинуть побоище.
— Шухер, пацаны, — слышу свист из толпы, — менты!
Оборачиваюсь и вижу летящих, точно черные вороны, стражников правопорядка — отряд Росгвардии.
Да твою ж маму…
*коротнуть дело — прекратить уголовное дело.
**аморалка — компенсация морального вреда.
***ЧиЖ — частная жалоба.
7. Юля
Я с детства боюсь сдавать кровь. От ее вида у меня начинает кружиться голова, приправленная тошнотой.
Сейчас, глядя на то, как из носа сидящего передо мной на коленях незнакомого парня ручьем стекает кровь по подбородку и падает на плитку, я чувствую, как подкашиваются мои ватные ноги, а голова теряет связь с реальностью.
Мой обидчик скулит и матерится, размазывая по лицу красное месиво, а я, чтобы не упасть, сажусь на корточки и закрываю руками лицо. Дышу глубоко и пытаюсь выровнять оголтелое дыхание, но паника сковывает мои легкие, не давая сосредоточиться.
Меня кто-то пихает, и я теряю равновесие, сваливаясь на задницу.
— Полиция, полиция! — вопят рядом.
Мне приходится открыть глаза, чтобы понять, где я и оттащить свое тело из этой гущи мордобоя, пока не попало и мне.
Все лица, звуки и голоса смешались в одно сплошное чувство страха и ужаса.
Кажется, я ползу на коленках, потому что ощущаю ими мелкие острые камушки, больно врезающиеся в кожу.
Мне кто-то наступает на кисть, и от адской боли я шиплю и ругаюсь.
Это отрезвляет.
Кручу головой по сторонам и первым нахожу Берга с заломанными за спину руками. Человек в тяжелых черных берцах, черном камуфляже и шлеме подталкивает его к автобусу, брошенному на Бульварном кольце.
Вижу Борю с поднятыми вверх руками за установкой, застывшего с таким выражением лица, будто увидел вместо омоновца зеленого четырехпалого человечка.
Пытаюсь в этом беспорядочном месиве отыскать Матвея, но вместо него нахожу Ветра, катающегося по плитке с диким ревом. Его руки обнимают живот, а ноги прижаты к груди. В этот момент я понимаю, что мне его не жалко.
Придерживаясь за фонарный столб, встаю на ноги и вижу, как черный камуфляж точно контрастная жидкость в крови растекается по артериям. Они огромной грозовой тучей подминают под себя каждого, кто попадается им на пути, вне зависимости от возраста, пола и причины. Заламывают руки, хватают и безжалостно уволакивают в автобус.
Мне надо бежать…но ноги приросли к месту, а руки намертво вцепились в столб.
Я не чувствую боли разодранных коленей и расцарапанных ладоней, я чувствую панический, оглушающий страх, который парализует и обездвиживает.