И от него вкусно пахло: уверенностью и новым кожаным салоном.
А его плечи…
Его плечи — мечта Смелковского: широкие, раскрытые, несущие вперед грудную клетку и потрясающую осанку.
Он выгрузил меня точно посылку у подъезда и даже не спросил моего имени.
А я хотела, чтобы он спросил.
Чертов Романов Константин Николаевич!!!
Ближе к полудню воскресенья я смогла дозвониться до Бори. Друг рассказал, что их с ребятами отпустили еще тем же поздним субботним вечером, благодаря матери Матвея. Я даже не стала интересоваться про тех ребят, из-за которых началась драка.
Ближе к вечеру Боренька привез мне мой телефон, успешно сохранившийся в барабанном кейсе у Бори.
Среди пропущенных звонков от родителей, Алки, брата и Берга, не было ни одного гребаного звонка от моего парня.
НИ ОДНОГО!!!
То есть за все эти дни мой парень не искал меня и не беспокоился о том, жива ли я вообще.
А теперь уже два часа насилует мой телефон звонками и сообщениями, и в итоге имеет наглость приехать.
«Фиалка, не глупи, выходи, малышка»
Снова подхожу к окну.
Кроме тонированной БМВ у подъезда никого нет.
Ничего не понимаю.
Надеваю черные легинсы, поверх белые носки с банановым принтом, широкую нюдовую толстовку, волосы закручиваю в высокую гульку, а образ сельского гламура завершаю резиновыми сланцами.
Мне плевать, как я выгляжу. Пусть радуется, что я жива и относительно здорова, не считая мелких синяков, поцарапанных рук и коленей.
Уже в подъезде на первом этаже я прекрасно слышу басы, исходящие с улицы.
С трудом открываю подъездную тяжелую дверь, выигрывая в схватке с разбушевавшейся стихией. Неуправляемый порыв ветра срывает мой капюшон и набрасывает на голову. Обнимаю себя руками и кручу по сторонам головой, выискивая Мота.
Припаркованная черная тачка сотрясается низкими частотами, перекрикивая бурю, скрежет раскачивающейся урны и скрип подъездного фанерного козырька.
— Фиалка! — доносится со стороны автомобиля, и я вижу, как из открывшейся задней двери вываливается мой парень.
Тонированные окна машины опускаются и мне удается разглядеть пассажиров, число которых явно превышает количество посадочных мест.
Матвей в черной объемной толстовке, тряпичном цветном головном ободке и очках-авиаторах широкими шагами движется ко мне, перекатывая во рту жвачку.
Из машины доносятся гогот и свист ему в след, отчего Свирский оборачивается и с ослепительной улыбкой салютует, по-видимому, новым друзьям.
— Привет, фиалка! — закидывает свою клешню мне на плечо.
Это что еще такое?
Свирский довольно улыбается и, наверное, смотрит на меня, потому что его очки не дают мне этого понять.
— Руку убери, — не церемонясь, сбрасываю его граблю.
— Спокойно, фиалка, че за кипиш? — пытается ухватить за талию, но я отпрыгиваю на несколько от него шагов в сторону.
— Кипиш? — пытаюсь переорать ветер и басы. — То есть то, что ты пропал на несколько дней, а потом объявляешься как ни в чем не бывало, ты считаешь нормальным? — щурюсь и вытираю рукавом проступившие в уголках глаз слезинки от кусачего ветра.
— Я никуда не пропадал, фиалка, я был занят, матушка просила помочь, — смотрит и улыбается, а у меня внутри все полыхает точно в аду.
— Так занят, что не нашлось ни минуты, чтобы узнать, все ли с твоей девушкой в порядке? А тебе не интересно, как я добралась до дома? — складываю руки на груди и сбрасываю капюшон, чтобы лучше видеть эту наглую морду.
— Ну раз ты стоишь здесь передо мной, значит нормально, нет? — ржет Свирский будто удачно пошутил.
— Ты что, идиот? — прищуриваюсь и заглядываю ему в лицо. — Сними очки.
— Зачем? — усмехается Свирский. — Думаешь, под ними написано — идиот ли я?
Матвей сплевывает жвачку прямо на асфальт и закатывается отвратительным смехом.
Я…
Мне…
Господи, мне противно на него смотреть.
Это не мой парень.
Поднимаю руку и резким движением срываю с Матвея очки.
Красные, мутные, бегающие глаза последнее время мне хорошо стали знакомы.
Сжимаю кулаки так, что хрустит тонкая фирменная оправа. Прикрываю глаза и набираю больше воздуха в легкие.
— Матвей…
— Пацаны, — перебивает меня Свирский, притягивая к себе, — это моя Юлька! — орет в сторону машины. Хочу вырваться, но Матвей прочно удерживает мои запястья за спиной. — Красавица, правда?
Одна моя рука по-прежнему в его хватке, а второй Матвей цепляет меня за подбородок и грубо целует.