Все это показательное выступление для зрителей из машины. Они гудят, хлопают в ладоши и свистят, точно дикари.
Большинство среди них — кавказцы, и я никого не знаю. Кроме одной, прожигающей токсичным взглядом, морды Севы-Ветра.
Отталкиваю Свирского и яростно шиплю:
— У тебя новая компания, Мот? — киваю подбородком в сторону машины. — Где твоя машина? Кто они, черт возьми? — всплескиваю руками.
— Воу-воу, фиалка, остынь, малышка! — выставляет руки вперед.
— С кем ты связался, Матвей? Ты опять под дурью? — толкаю его в грудь, отчего Свирский оступается, хватает руками воздух, но не падает.
У меня истерика.
Мое тело пробивает мелкой дрожью, а в области желудка начинает болезненно жечь. Чувствую горечь во рту.
Это от бессилия.
Я сейчас бессильна.
— Охренела?
Сжимаю губы и веки, чтобы не заплакать.
Хочу уйти.
От него хочу уйти.
Свирский обхватает со спины и прижимается близко к телу.
Закрываю глаза и позволяю скатиться скупой слезе разочарования и тоски.
Тоски моего тела…потому что оно помнит его касания, человека, который был небезразличен и дорог, и оно готово еще отзываться, вопреки подающим сигналам мэй-дэй* моего мозга.
— Прости, фиалка, — ласково шепчет на ушко, нежно так, щемяще, — свои все пацаны. Поехали, покатаемся? Ты ж любишь.
Люблю.
Любила.
Со своим Матвеем.
— Отпусти, — во мне бушует ураган, сметая всю нежность к нему и жалкие крохи былых чувств, но говорю я спокойно, размеренно, успокаивая его. Иначе хуже будет, не отпустит, превращаясь в необузданного зверя. Я знаю. — У меня зачет завтра, — вру я, — мне готовиться надо.
— Зубрилка моя, — ласково кусает ушко, а я терплю, терплю, — точно не обижаешься?
— Не обижаюсь.
— Тогда до завтра, фиалка? — отпускает и вроде бы сейчас здесь, со мной, вот он, но нет. Он с ними, там, в машине, с новой неизвестной компанией.
— До завтра.
— Я люблю тебя, малышка, — на полпути оборачивается Свирский и расплывается счастливой лужицей, точно подросток, выклянчивший у родителей разрешение погулять еще часик.
Не любишь…
*Mayday (мэй-дэй) — сигнал бедствия, используемый в ситуациях угрозы для жизни людей и тп.
12. Юля
— Юленька, больше экспрессии, дорогая! Где эмоции? Я хочу видеть твои эмоции!
Если я покажу Марте Михайловне, моему педагогу по специальности, те эмоции, которые сейчас у меня внутри, вряд ли они ей понравятся.
Моя туника будто после стирки без отжима, а спортивное трико от пота не приятно облепило мой зад. Я вкалываю над сольной экзаменационной хореографией, как проклятая, но делаю каждое танцевальное движение механически, потому что мыслями я не здесь.
Во мне коктейль из разочарования, обиды, злобы и отчаяния. Несколько дней, вместо того, чтобы готовиться к теоретическому экзамену у ржавого Смелковского, я штудировала статьи из интернета, выискивая информацию о том, как можно и нужно помочь наркозависимым.
Я уверенна, что Матвею нужна помощь.
Пока не поздно.
Потому что стадия уговоров и разговоров уже невозвратно пройдена, и дальше это не работает. Необходима специализированная медицинская и психологическая помощь. Для этого я планирую поговорить с Ириной Владимировной, мамой Матвея.
Не знаю, имею ли я на это право, но мне не все равно.
Я, черт возьми, при всех косяках Свирского, за него переживаю.
Марта Михайловна — прекрасный не только хореограф, но и психолог, запросто считывает мое нерабочее настроение.
Современный танец — мой любимый экзерсис, и я всегда выкладываюсь до остатка, но не сегодня.
— Великие танцоры велики не из-за их техники, Юленька, они велики из-за их страсти, — Марта Михайловна останавливает музыку и снисходительно улыбается. Не кричит, не ругает, она умеет поставить на место и заставить работать вот таким одним предложением. — Где твоя страсть? Что случилось?
Моя страсть улетела вместе с выкуренными косяками Матвея. Я чувствую, как теряю его, и как в наших отношениях появляется третий участник, разрушая те самые отношения, становясь гораздо важнее меня.
Не успеваю ответить преподавателю, так как в дверь воровато стучат.
С Мартой Михайловной одновременно поворачиваем головы, когда слегка приоткрывается дверь и в ней показывается взъерошенная голова Матвея.
— Марта Михайловна, добрый день! — Свирский приветливо улыбается, соблазняя своей милой ямочкой на щеке, от которой многие женщины млеют. — Можно Юлю на минуточку?