— Вызываю дух Пушкина, — загробным голосом произнесла она.
Как и следовало ожидать, ничего не произошло. Неудача Майку не обескуражила. Она повторила:
— Вызываю дух Пушкина. Дух, выходи.
Прождали ещё минуту. Ничего.
— Ну и где же твой зомби? — спросил Петухов.
— Вот ещё раз назовёшь его зомби, он рассердится и вообще не покажется!
— Я чё-то не понял. Ты ведь говорила, если он рассердится, то ругаться начнёт, — напомнил Женька, которого сильно интересовал вопрос расширения словарного запаса.
Столь несерьёзное отношение к сеансу было вопиющим. Майка в сердцах воскликнула:
— Мне вообще не надо было вам ничего рассказывать! Вы всё только портите!
— Вот именно, — поддержала подругу Ленка. — Неужели нельзя хоть немного помолчать? Не интересно, так не надо было приходить.
Гнев девчонок охладил шутников. Мальчишки притихли. Синицына была права. Уж если собрались, надо дать Майке покуролесить, а потом с чувством выполненного долга идти пить чай со сладостями.
Сосредоточившись, Майка снова обратилась к духу с просьбой снизойти.
Судя по всему Александра Сергеевича не слишком вдохновляло общение с лоботрясами из шестого «Б».
Несдержанный Петухов уже хотел было предложить всем переместиться на кухню, как вдруг блюдце дрогнуло, плавно заскользило по ватману и остановилось. Стрелка указывала на слово «да».
Майка победоносно посмотрела на одноклассников.
— Ты согласен отвечать на наши вопросы? — торжественно спросила она.
Блюдце сделало небольшой кружок и снова вернулось на прежнее место.
— Ни фига себе! — воскликнул Петухов.
Майка метнула на него сердитый взгляд и шёпотом предложила:
— Задавайте вопросы.
Ленку интересовало, как к ней относится Завьялов из десятого «А», но она ещё не сошла с ума, чтобы спрашивать об этом при мальчишках, поэтому скромно поинтересовалась:
— Что у меня будет в четверти по русскому?
Стрелка остановилась на цифре «5».
— Ура! — обрадовалась Синицына.
— А как вы относитесь к непечатной лексике? — спросил Женька, пытаясь направить разговор в интересующее его русло.
Блюдце понеслось по бумаге, каждый раз ненадолго останавливаясь. Буквы сложились в слова: «стыдно при дамах».
Дамы с превосходством воззрились на Женьку.
— Получил? — злорадно прищурилась Майка.
— С воспитанием у Москвичёва всегда были проблемы, — съязвила Ленка.
Но больше всех ликовал Петухов:
— Что, Москвич, лихо тебя Пушкин уел!
Женька хотел ответить колкостью, но его опередил Лёха:
— По-моему, блюдце кто-то двигает.
— Ничего подобного! — воскликнула Майка, уязвлённая его подозрением. — Кто его может двигать?
— Да кто угодно, — пожал плечами Потапов.
— Кроме твоего закадычного дружка, больше некому, — сказала Синицына и выразительно посмотрела на Женьку.
— Да я вообще ничего не делаю! Или, по-вашему, я сам себе ответил? — возмутился Женька.
Несправедливое обвинение ранило куда больше, чем если бы оно было заслуженным. И самое обидное, что он сидел, как приличный человек, и даже готов был поверить, что блюдце скользит само по себе. Но теперь он понял, в чём суть фокуса, и решил, что имеет полное моральное право взять роль медиума в свои руки.
Прерванный сеанс возобновили. Пришёл черёд Петухова задать вопрос.
— Выйдет наша сборная по футболу в полуфинал? — спросил он.
Блюдце понеслось по листу.
— Пэ… е… тэ… у… — по буквам читал Петухов и вдруг оживился: — Петухов! Прикиньте, откуда он меня знает?
Между тем блюдечко продолжало скольжение. Конец фразы рифмовался с началом: «Петухов — осёл ослов».
Женька расплылся в улыбке:
— Петух, теперь можешь хвалиться, что Пушкин про тебя стихи написал. Зацени величие момента.
Его шутку никто не поддержал. Ни у кого не возникло сомнения по поводу авторства вышеозначенного литературного опуса. Все с осуждением уставились на Москвичёва.
— А при чём тут я? — возмутился было Женька, но счёл благоразумным пойти на попятную: — Ладно, понял.
Новое послание с того света гласило: «Москвичёв ацтойный лашара».
Видимо, общение с современными шестиклассниками не прошло для поэта даром, потому что он вдруг стал отвечать с чудовищными орфографическими ошибками.
Дальше сеанс проходил в гробовом молчании. Сначала мятежный дух попеременно обзывал то Петухова, то Москвичёва, а потом с блюдцем и вовсе стало твориться нечто невообразимое. Оно шарахалось от буквы к букве безо всякого смысла. Майка была на грани истерики.