— Что?! — перебила его Вера Ивановна.
— Днепр, — ответил Лёха и продолжил декламацию: — Не колбасит. Не вякает.
— Что ты читаешь? — снова перебила его учительница.
— Гоголь. Николай Васильевич. Вы же сами задавали, — растерялся Лёха.
— Всё! Хватит! Достаточно! — воскликнула Вера Ивановна.
Класс недовольно загудел, а с задней парты раздался голос Петухова:
— Верванна, пускай ещё почитает. Клёво же написано.
Бедная литераторша потеряла дар речи. Ободрённый её молчанием, Лёха возобновил декламацию:
— Зыришь и не догоняешь, канает или не канает его беспредельный анлим. И вдруг глюк, будто он стопудово из стекла, будто голубой хайвей кочевряжится и выёживается по зелёному реалу…
Когда Лёха завершил, класс зааплодировал, а Петухов воскликнул:
— Классный чувак этот Гоголь! А чего же нам втирают, что классика — это нудятина?
— А в школьной библиотеке эта книжка есть? — робко поинтересовался Шмыгунов, который за всю жизнь прочитал только «Репку», и то с помощью мамы.
Его перебил не менее начитанный Петухов:
— Завянь, Шмыга. Я первый на очереди.
В тот день у Веры Ивановны разыгралась мигрень. Таблетки не помогали. Ночью она без сна ворочалась в кровати. В висках пульсировала боль, а в ушах навязчиво звучали слова, которые ей смутно что-то напоминали:
«Во дни… депресняка, во дни грузилова о судьбах нашего мазерленда ты один меня крышуешь и бэкапишь, о, крутой, чумовой и драйвовый русский язык…»
Пятница, тринадцатое
У моей сестры удивительный талант меня донимать. Хлебом не корми, только дай покомандовать. Никакого спасения от неё нет. Всего-то на четыре года старше, а корчит из себя взрослую, то и дело меня воспитывает: вещи не разбрасывай, мяч по квартире не гоняй. Допустим, её претензии насчёт того, чтобы мои носки не валялись у неё на кровати, я ещё могу понять, но комната-то у нас общая. Может, мне тоже не нравится, когда она письменный стол всякими цветочками захламляет. Так она, помимо всего прочего, в мои тетрадки лезет. Зачем, мол, их разрисовываешь? Я ей вежливо так отвечаю:
— Не твоего ума дело. Пушкин тоже в тетрадях уродцев рисовал, а каким человеком стал.
Другая бы на её месте заткнулась, а Танька мне:
— Ну, раз речь зашла о Пушкине, было бы неплохо тебе стихи учить. И словарный запас расширишь, и память улучшишь.
Я думал, она это для смеха сказала, так нет. Достала книжищу «Поэты Серебряного века» и давай надо мной измываться. Мало ей того, что таблицей умножения меня замордовала. А калькулятор на что? Если все начнут в уме считать, выходит, изобретению зря пропадать? А самое обидное, что родители не просто закрывают глаза на нарушения моих прав человека, но ещё сестру нахваливают. Я старался не унывать и стойко переносить выпавшие на мою долю невзгоды, но чем дальше, тем больше распоясывалась сестрица. И вот, когда я уже совсем отчаялся добиться справедливости, мне улыбнулась удача.
В пятницу родители собрались в Сергиев Посад, на юбилей к маминой тётке. Вернуться они планировали в субботу, а нас впервые оставляли домоседничать одних. Если бы не сестра, то о лучшем и мечтать нечего, но не тут-то было. Как и следовало ожидать, только родители за порог, она принялась диктовать свои законы. Стоило мне включить телик, Танька тут как тут!
— Сначала убери за собой свинство на кухне, выучи уроки и заполни дневник на следующую неделю.
— А может, тебе ещё пшеницу и просо по разным мешкам разложить? — съязвил я.
— Не умничай, Золушка, а то заставлю в придачу ботинки почистить. И вообще, выключи телик. Для тебя в программе сегодня ничего нет.
И стоит так нагло и невозмутимо, как Кинг-Конг перед небоскрёбом.
— Как ничего? А «Пятница, 13» про Фредди Крюгера? — напомнил я.
— Такие фильмы вообще надо запретить показывать, — сказала Танька.
Сама она не смотрела ни ужастиков, ни боевиков. Кругозора — ноль. Но, если сестра такая тёмная, то почему я должен страдать? Только я открыл рот, чтобы об этом заявить, как вдруг на меня нашло озарение. Я знал, как поставить её на место. Сегодня было тринадцатое число, пятница. Коварный замысел постепенно вырисовывался в моей голове.
За обедом я, как бы невзначай, бросил:
— Угораздило же родителей уехать в пятницу, тринадцатого. Я бы не рисковал оставлять нас одних.
— Почему? — равнодушно спросила сестра.
— Если бы ты смотрела фильмы ужасов, тогда бы знала, что в эту ночь вся нечисть оживляется. Слабо, к нам какой-нибудь призрак притащится?