— Ишь ты, воешь? Может, кровь Игнатову почуял? — суеверно тревожится старик и встает с крыльца.
II
В сарае на дощанике под тулупом спит пожарный сменщик, подросток лет пятнадцати Павлуша. У изголовья на больших ржавых гвоздях висит охлестанная сбруя. В углу мешок с овсяной соломенной сечкой.
Две лошади в стояке при появлении Потапыча настораживаются, поднимают стрелками уши и нетерпеливо перебирают ногами.
Потапыч подходит к подростку и заботливо прислушивается.
— Угомонился, паренек?.. Спи, голубок!.. Намаялся за день.
Он отыскивает в углу закопченный керосиновый фонарь и зажигает скупой огонь. Тусклое пламя больше коптит, чем светит. Причудливые тени переламываются на стене.
Потапыч засыпает в колоду стойла овсяную сечку. Лошадь с пегой челкой и белым пятном на лбу протягивает к нему морду, ловит мягкими губами руки с сечкой и радостно фырчит, почуяв корм и знакомый запах человеческого тела.
Потапыч любовно гладит лошадь по теплой горбоносой морде.
— Проголодался, Васька? Кушай, родимец, кушай!
Лошадь тычется мордой в колоду, ворошит сечку и, жадно вбирая обмолоченные пустые колосья, хрустит зубами.
Из перегородка в широкие щели между досок пытается просунуть голову еще лошадь. — Ай и тебе покушать захотелось? — шамкает Потапыч. — На вот и тебе, кушай, кушай!
Он засыпает сечкой и вторую колоду.
Лошади фырчат и возятся в стояках. Потапыч следит, как они едят. Потом он выходит из сарая, прикладывает руку ко лбу и всматривается в даль.
Небо яснеет. Крепчает утренничек. Деревня тихо спит.
Потапыч зябко пожимается в полушубке и возвращается в сарай. Горькие неотвязные думы преследуют его.
— Вот получу двадцать целковых, — высчитывает он. — Десятку на семена надо да десятку на пашню с бороньбой… А жить-от чем? Эх, кабы Игнат к поре-времени вернулся!..
А за сараем в белесую муть неба вонзаются багровые огни. Сперва они еле заметны, острые и тонкие, как лезвие ножа. Потом огни расходятся ярче и шире и окрашивают небо зловещим заревом.
Тревожные далекие крики будят тишину ночи:
— Э-эй! Пож-ааа-ар!
III
Арестантская при волостном правлении сырая и холодная, с развалившейся печью, сложенной из саманных кирпичей.
Вверху в одной из стен небольшой круглый вырез вместо окна.
На земляном полу солома для спанья.
Сторож Федор, болезненный солдат, инвалид русско-японской войны, громыхает замком и отворяет дверь.
Потапыч поднимается с соломы.
— Ванятку навестить тебя привел, — объясняет сторож. — Ну, ты лезь, пострел, скорей, покудова старшины нет! Заметит старшина, — обоим беда будет!
Белоголовый мальчуган с болячками на губах проскальзывает мышонком в дверь и говорит:
— Не заметит, дяденька!
— А ежели заметит, тогда что?
— А заметит, я в солому зароюсь!.. Не найдут!
— Ну, то-то! — соглашается сторож.
— А-а, это ты, Ванятка? — радостно встречает Потапыч правнука.
Сторож торопливо запирает дверь.
— Здравствуй, дедушка! Мамка навестить тебя прислала! — говорит Ванятка.
— Спасибо, милый! Садись-ка вот сюды рядом…
Мальчуган подсаживается на солому. Пугливо и с любопытством он осматривает арестантскую. В руках у него узелок.
— Што, как Дарья? Как вы там? А? — спрашивает Потапыч.
— Мамка тебе хлеба с картошкой испекла, — говорит Ванятка и развязывает узелок.
Белые пушистые брови старика двигаются радостно, и лицо оживает в кротком, тихом просветлении.
— Спасибо, детка!..
Оба молчат. Потапыч отламывает кусок хлеба и медленно жамкает беззубыми деснами.
— Дедушка, долго ты будешь сидеть? — спрашивает Ванятка.
— Не знаю, касатик… Федор говорил, што завтра ослобонят!
— Поскорее просись, дедушка!
— То-то, милый, што спросу моего не послушают! Земский, вишь, на пять ден к отсидке приказал.
— За что, дедушка?
— Начальство, детка, ничего не поделаешь… Без начальства, детка, и чирий не вскочит… Вот при господах управители еще строже были… Стар, говорят, ты… А нешто я виноват, што стар… Девяносто годов, слышу-вижу плохо, давно бы на покой пора, да куды денешься?..
— Плохо здесь, дедушка?
— Надо бы хуже, да некуда…
Потапыч тяжело вздыхает.
— Не получила Дарья письма?
— Не-э…
Оба молчат. Каждый думает о своем. Потапыч о том, как выйти теперь из нужды, чтоб не умереть с голоду, Ванятка — о дедушке. Добрый он, а вот все обижают его. И все потому, что он старый. Старого любить надо, а они обижают…