Когда же молодой красавец Иван Римский-Корсаков, о котором Екатерина с простодушным восхищением пишет Гримму как об образце античной красоты, называя его «царем Пирром», позволил себе публичный выпад против Потемкина, она приняла этот выпад за личное оскорбление. В письме-отповеди она заявляет Корсакову, что Потемкин обладает редчайшим даром: первым просит за своих врагов! И фаворит-красавец изгоняется из Петербурга, не смея больше показаться на глаза императрице.
Сменявшие друг друга Завадовский, Зорич, Корсаков, Ланской, Ермолов, Дмитриев-Мамонов (о Зубове мы скажем особо ниже) были фаворитами. Фаворитизм был распространенным явлением не только в России и не только в XVIII в. — веке просвещения. На него всегда смотрели как на своеобразный политический институт. За место фаворита боролись придворные группировки и послы иностранных дворов. В наследственных монархиях при слабых и неспособных правителях (таких, например, как Людовик XV, или испанский король Карл VI, или безвольный, больной датский король Христиан VII) маркиза де Помпадур и мадам Дюбарри, князь Годой и лейб-медик Струензе действительно брали в свои руки управление государством.
Ни один из фаворитов Екатерины не играл самостоятельной роли, кроме Потемкина, а Зубов только потому так возвысился, что уже не было в живых «друга сердечного князя Григория Александровича». Сохранились любовные записочки Екатерины Завадовскому. Как поразительно отличается их тон от подобных писем-записочек Потемкину, дышащих неподдельной страстью. Потемкин — предмет обожания и какого-то самозабвенного поклонения, причина душевных мук. Завадовский — приятная, красивая куколка. Потемкин открывает своей подруге новые политические горизонты. Завадовский постоянно дуется и плачет. С Потемкиным ей всегда (даже после того, как место фаворита заняли другие) интересно, с молодыми
же красавцами уютно, мило и зачастую скучно. Прибавим, что после Завадовского каждый новый фаворит (за исключением Зубова) занимал свое место с согласия и по представлению Потемкина. Но появление Завадовского, рекомендованного императрице Румянцевым, Потемкин пережил очень тяжело. Писем-записочек Потемкина Екатерине того времени сохранилось очень немного. Императрица сжигала их. Сохранившиеся записочки содержат ее ответы или примечания на слова Потемкина и являются двойными письмами.
«Позволь, голубушка, сказать последнее, чем, я думаю, наш процесс и кончится,— пишет Потемкин, очевидно, в конце 1775 г.— Дозволяю, — помечает на полях Екатерина.— Чем скорее, тем луче».
«Не дивись, что я безпокоюсь в деле любви нашей,— продолжает Потемкин.— Будь спокоен,— отвечает императрица.— Рука руку моет». «Сверх безсчетных благодеяний твоих ко мне, поместила ты меня у себя на сердце». «Твердо и крепко»,— следует ответ. «Я хочу быть тут один преимущественно всем прежним для того, что тебя никто так не любил». «Есть и будешь». Потемкин: «А как я дело твоих рук, то и желаю, чтоб мой покой был устроен тобою, чтоб ты веселилась, делая мне добро». Екатерина: «Вижу и верю. Душою рада. Первое удовольствие». Потемкин: «Чтоб ты придумывала все к моему утешению и в том бы находила себе отдохновение по трудах важных, коими ты занимаешься по своему высокому званию». Екатерина: «Само собою придет. Дай успокоиться мыслям, дабы чувства действовать свободно могли; оне нежны, сами сыщут дорогу лучую». «Аминь»,— заключает записку Потемкин. «Конец ссоры. Аминь»,— вторит императрица [17].
Каким контрастом выглядят ее письма Потемкину, спустя несколько месяцев. «От Вашей Светлости подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать Вам угодно в публике так, как и передо мною, сколь мало границ имеет Ваша необузданность. И, конечно, сие будет неоспоримый знак Вашей ко мне неблагодарности, так как и малой Вашей ко мне привязанности».