Потемкин замолвил слово за своего бывшего начальника, но Прозоровскому все же пришлось взять двухгодичный отпуск.
22 апреля 1778 г. Суворов прибыл в крепость Ениколь. Прозоровский ждал его в лагере русских войск на реке Каче. Сославшись на болезнь, Суворов уклонился от встречи.
27 апреля Прозоровский узнал, что Суворов ужинает у русского резидента при ханском дворе А.Д. Константинова и собирается нанести визит Шагин-Гирею. Он переслал Суворову бумаги и немедленно покинул Крым, подав Румянцеву рапорт с описанием происшедшего. «Неприличная и ничем не вызванная выходка Суворова,— отмечает один из лучших знатоков жизни и деятельности полководца В.А. Алексеев,— еще раз доказывает, как мало церемонился будущий генералиссимус с людьми лично ему несимпатичными и, кроме того, соперничавшими с ним» [20]. Добавим, и с родственниками, ибо Прозоровский приходился жене Суворова троюродным братом. Мы не знаем всех обстоятельств конфликта между Прозоровским и Суворовым, происшедшего в Крыму весной — в начале лета 1777 г. Прозоровский в один день с Суворовым был выпущен из гвардии в армейские поручики, но сумел обойти его в чинах: стал генерал-поручиком на год раньше Суворова. Когда тот приехал к Прозоровскому в Крым, последний попытался отодвинуть своего родственника на второй план. «Я отважусь открыть мою мысль Вашему Сиятельству. — писал Прозоровский Румянцеву 1 апреля 1777 г.,— что ежели по установлению здешних дел в совершенном порядке надобно будет избрать над остающеюся частью войск начальника, то сей искусный генерал из всех здесь своих сверстников есть способнейший, на которого положиться можно будет» [21]. Речь шла о генерал-майоре графе А. Б. Де Бальмене, которого Прозоровский прочил вместо себя. Суворов был старше чином и заслуженнее Де Бальмена, и он не мог не почувствовать себя оскорбленным.
И вот, наконец, он получил большое самостоятельное дело: принял Крымский корпус. Кубанский также остался за ним. Суворов счел необходимым подвести итоги своей деятельности на Кубани и сделать достоянием каждого офицера и солдата приобретенный опыт. 16 мая 1778 г. он отдает знаменитый приказ по Кубанскому корпусу. В нем подробно разбираются меры по организации службы, обучению войск, по сбережению здоровья воинских чинов. Ничто не забыто. Главная часть приказа — боевое наставление о том, как строить батальонные каре (подвижные крепости, удобные и при обороне, и при наступлении), как учить войска стрельбе и штыковому удару, как учить конницу атаке на саблях, а казаков атаке с дротиками-пиками. «Пехотные огни открывают победу,— наставляет своих подчиненных Суворов,— штык скалывает буйно пролезших в карей, сабля и дротик победу и погоню до конца совершают». В несколько тяжеловесных, излишне подробных строках приказа уже проступают идеи «Науки побеждать». Красной нитью проходит наставление о дружбе россиян с мирным населением, о гуманном отношении к пленным. «С пленными поступать человеколюбиво, стыдиться варварства»,— приказывает Суворов, придававший огромное значение развитию в подчиненных чувства чести, нравственного долга, патриотизма. Этот приказ несколько позже был повторен дословно для войск Крымского корпуса.
Суворов быстро установил доверительные отношения с крымским правительством и лично с ханом. Шагин-Гирей слыл человеком просвещенным. В юности он учился в Венеции, знал итальянский, арабский, греческий и русский языки. Писал стихи. Суворов, как известно, свободно писал и говорил по-французски, по-немецки, учил итальянский, турецкий, татарский, польский. Он сам платил дань изящной словесности: в его письмах нет-нет появляются короткие стихи, которые он писал в минуты душевного подъема или, напротив, в минуты грусти и сомнений.
Хан, как уже отмечалось, торопился с реформами. Европеизируя свое ханство, Шагин-Гирей упрямо шел против традиций. Ответом было сопротивление и ропот самых широких кругов населения. Не дремала и турецкая агентура. Распускались слухи о том, что хан изменил вере предков и тайно принял христианство. Шагин-Гирей чувствовал себя неуверенно и просил Суворова об охране. Тот выделил ему батальон.
Новый энергичный командующий Крымского корпуса не только сблизился с резидентом Константиновым, но и сдружился с ним домами. В письмах к Андрею Дмитриевичу Суворов называет его «любезным кумом», делится с ним подробностями о своих семейных делах, о жене и дочери, которые прибыли в Крым.