Все рыдали: Елизавету любили, несмотря на ее сластолюбие и жестокость. Она много сделала для того, чтобы, продолжая дело отца, вернуть России статус великой европейской державы. Убитый горем Разумовский заперся в своих апартаментах. Шувалова одолели «ипохондрические мысли». Обер-прокурор Сената князь Никита Трубецкой распахнул двери в залу, где собрались придворные, и объявил со слезами на глазах, что императрица скончалась. Новое царствование уже вызывало глухой ропот — но пока еще «весь двор наполнился плачем и стенанием». Гвардейцы, шедшие во дворец присягать новому императору, «выглядели грустными и подавленными [...] Солдаты говорили приглушенными голосами и все разом [...] День Рождества [...] на этот раз стал днем скорби, у людей были мрачные лица».[42]
В 7 часов утра сенаторы, генералы и придворные принесли присягу Петру III и пропели «Тебе Бога хвалим». Когда к новому императору обратился митрополит Новгородский, Петр III не скрывал своего восторга, вел себя почти неприлично и «валял дурака». Позже сто пятьдесят первых дворян империи собрались на обед, чтобы отпраздновать наступление нового царствования — в галерее, отделенной от спальни покойной императрицы тремя комнатами. Екатерина, «чувствительная» женщина и хладнокровный политик, продолжала исполнять свою роль и три дня бодрствовала у тела умершей.
Тем временем в Пруссии русские войска взяли крепость Кольберг и занимали Восточную Пруссию, а другие корпуса продвигались вместе с австрийцами вглубь Силезии. Крах Фридриха Великого казался неминуемым. Дороги на Берлин лежали открытыми. Спасти прусского монарха могло только чудо — и это чудо сотворила для него смерть Елизаветы. Петр III приказал остановить наступление и начал переговоры с королем Пруссии, который не мог поверить своему счастью. Фридрих уже готов был уступить Восточную Пруссию, но теперь от него не требовали даже этого. Петр III готовился начать войну против Дании, чтобы вернуть Голштинии область Шлезвиг. «Мессалина Севера мертва!» — воскликнул Фридрих и приветствовал «истинно германское сердце» Петра III.
На похоронах Елизаветы Петровны, 25 января 1762 года, чтобы развеять скуку траурной церемонии, Петр III придумал такую игру: он отставал от катафалка на несколько метров, а потом догонял его, таща за собой престарелых придворных, которые несли его траурный шлейф. «Слух о недостойном поведении императора распространился мгновенно».
Недовольные новым царем обратили свои взоры на его супругу. Сразу после смерти Елизаветы князь Михаил Дашков прислал к Екатерине человека со словами: «Повели, мы тебя взведем на престол».[43] Дашков принадлежал к тому же кругу гвардейцев — героев Семилетней войны, что и братья Орловы. Но беременная Екатерина не дала хода их рвению. Любой заговор более или менее зависит от случая, но в екатерининском перевороте удивительно не то, что он был удачен, а то, что он имел все шансы на успех уже за полгода до его осуществления.
Как момент, так и энергичность выступления определил сам император. За свое шестимесячное царствование Петр умудрился восстановить против себя почти все политические силы общества — при том, что методы его правления, хотя подчас и неосторожные, никак нельзя назвать варварскими. Так, 21 февраля 1762 года он отменил страшную Тайную канцелярию (ее функции перешли к Тайной экспедиции, находившейся в ведении Сената), а тремя днями раньше обнародовал указ о вольности дворянства, отменявший введенную Петром I обязательную службу.
Эти меры вполне могли завоевать ему популярность, если бы другие его действия не были враждебны коренным интересам России. Сильнее всего была оскорблена армия: она почти окончила разгром прусской армии, но Петр III заключил мир с Пруссией и отдал под управление Фридриха корпуса, воевавшие вместе с австрийцами. 24 мая Петр, как герцог Голштинский, предъявил ультиматум Дании, который должен был повлечь за собой войну, противную российским интересам. Возглавить армию собирался он сам.
Гвардейцев Петр III презрительно называл янычарами, намекая на то, что турецкие пехотинцы возводили на престол и свергали султанов, и собирался расформировать гвардию. Ропот гвардейцев усиливался. Потемкин, еще мало знакомый с Орловыми, попросил принять его в ряды заговорщиков. Вот как это произошло. Один из «орловцев», капитан Преображенского полка, предложил Дмитрию Боборыкину, университетскому товарищу Потемкина, «вступить в общество». Боборыкин отказался: он не одобрял их «разнузданной жизни» и связи Григория Орлова с Екатериной, но поделился своими чувствами с другом. Потемкин немедленно попросил Боборыкина познакомить его с капитаном преображенцев и примкнул к заговору. Так, уже первое известное нам действие Потемкина показывает его бесстрашным, амбициозным и импульсивным человеком. Присоединение к партии Орловых решило судьбу молодого провинциала.