25 сентября приступы усилились. Стоны князя весь день надрывали сердце его приближенным. Попов с горечью сообщал Екатерине, что светлейший, «как только боли унимались, начинал говорить о безнадежности своей жизни и со всеми прощался, не веря никаким нашим вопреки сего уверениям». Князя посетили архиепископ Амвросий и грузинский митрополит Иона «и слезно умоляли беречь себя, принимать лекарства и воздерживаться от вредной пищи. «Едва ли я выздоровею, — отвечал на это Князь, — сколько уже время-ни, а облегчения нет как нет. Но да будет воля Божия! [...] Ты, духовник мой, — продолжал он, обращаясь к Амвросию, — и ведаешь, что я никому не желал зла».[1003]
Ничто не радовало его так, как письма и знаки внимания Екатерины. «При напоминании вашего императорского величества имя-ни всегда льются обильныя слезы из глаз его», — сообщал Попов 27 сентября. У него хватило сил только на одну строчку: «Матушка родная, жить мне больше тяжело, что тебя не вижу».[1004]
30 сентября ему исполнилось 52 года. Все пытались его утешить, но каждый раз, вспоминая про Екатерину, он «горько плакал» — о том, что больше ее не увидит. В тот же день Екатерина, прочтя очередной отчет Попова, отвечала: «Всекрайне меня беспокоит твоя болезнь». Она умоляла его принимать лекарства — «да, приняв, прошу уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противных». Она отвечала на донесение Попова десятидневной давности, но на следующее утро, когда письмо полетело из Петербурга на юг, Потемкин проснулся с тяжелой одышкой, — вероятно, началось воспаление легких. Возобновились жар и обмороки, 2 октября он немного пришел в себя, но от хины категорически отказался. А затем вдруг потребовал, чтобы закладывали карету: он хотел еще раз увидеть степи и почувствовать ветер с Черного моря. «Теперь желает его светлость, чтоб везли его отсюда в здоровейшее место; но я не знаю, как тронуться ему отсюда, когда все силы его изнурены до крайности».[1005]
Пока адъютанты и доктора решали, что делать, светлейший написал свое последнее собственноручное письмо государыне:
Матушка Всемилостивейшая Государыня!
В теперешнем болезнию изнуренном состоянии моем молю Всевышнего да сохранит драгоценное здравие твое, и повергаюсь к освященным Вашим стопам
Вашего Императорского Величества
вернейший и благодарнейший подданный
Князь Потемкин Таврический
Матушка, ох как болен.[1006]
После этого он перестал узнавать окружающих, а затем впал в обморок, перешедший в кому. В течение девяти часов врачи не находили пульса.
В Петербурге Екатерина читала его письма от 25 и 27 сентября — «Не могу я сам писать...» — и пыталась убедить себя, что еще есть надежда: «Вижу, что последние три строки твои немного получе написаны. И доктора твои уверяют, что тебе полутче». Она снова пишет Браницкой, прося не оставлять больного.[1007]
3 октября к полудню Потемкин повторил свое требование уехать из Ясс. Выезд назначили на следующее утро. Проведя бессонную ночь, он поминутно спрашивал: «Который час? и все ли готово?» Рано утром, несмотря на сильный туман, он объявил, что пора отправляться. Его положили в кресло и перенесли в большую шестиместную карету. Он продиктовал секретарю последнее письмо Екатерине и приписал внизу: «Одно спасение уехать».[1008] На подпись уже не хватило сил.
В 8 часов утра поезд из нескольких карет тронулся в путь.
Эпилог ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ
На следующий день тело светлейшего привезли обратно в Яссы для вскрытия и бальзамирования. Вскрытие производилось в его апартаментах во дворце господаря Григория Гики. Органы брюшной полости оказались чрезмерно «влажны», печень увеличена; врачи констатировали разлитие желчи. Никаких признаков отравления не обнаружилось. Скорее всего, организм был истощен лихорадкой — тифозной либо малярийной — в сочетании с геморроем, злоупотреблением вином и переутомлением, — но едва ли в этом крылась причина смерти. Симптомы, которые описывает Попов в своих отчетах, очень напоминают признаки пневмонии.[1009]
1004
РА. 1787. № 1. С. 21-22 (Попов Екатерине II 27 сен. 1791); № 1158 (Потемкин Екатерине II 27 сен. 1791).
1005
РА. 1787. № 1. С. 22 (Попов Екатерине II 2 окт. 1791); Переписка. № 1159 (Екатерина II Потемкину 30 сен. 1791).
1007
Переписка. № 1161 (Екатерина II Потемкину 3 окт. 1791); АКВ. Т. 25. С. 467 (Екатерина II А.В. Браницкой 3 окт. 1791).
1009
Самойлов 1867. Стб. 1560, 1569; АКВ. Т. 13. С. 216-222 (Безбородко Завадовскому, нояб. 1791, Яссы); ААЕ 20: 360-362 (Langeron. Evenements de 1790-1791); Переписка, С. 961-964. Ходили слухи, что Потемкина отравил доктор Тиман, по приказу то ли Зубова, то ли самой Екатерины. Их опровергает, в частности, Ланжерон. Скоро появился роман-памфлет «Пансалвин — князь тьмы» (Pansalvin, Fiirst der Finstemis), принадлежавший перу масона Альбрехта — о том, как добрая царица приказала отравить своего злодея соправителя.