Отношения с Екатериной позволили Потемкину превзойти всех прославившихся в истории министров-фаворитов и вести себя подобно царю. Он щеголял своей почти неограниченной властью, но в то же время страдал от двусмысленности своего положения. Он вел себя сумасбродно, потому что мог себе это позволить, но, обладая полномочиями соправителя империи, официально им не являлся. Как все фавориты, он страдал от всеобщего убеждения, что действиями «доброй правительницы» руководит «злой советник», — отсюда и название его первой биографии: «Князь тьмы». Если бы он был царем, его судили бы по его свершениям, а не по образу жизни: коронованные особы могут позволить себе любые причуды. «Его завоевания увеличивали славу империи, — говорил о нем Сегюр, — однако восхищение, которое они вызывали, адресовали императрице, а ненависть — ему».[1021]
Светлейший был смел в политике, но осторожен на поле боя. В непосредственном командовании армией он действительно отличался медлительностью, но являлся при этом непревзойденным стратегом как на суше, так и на море: он был одним из первых, кто применил одновременные действия морских и сухопутных сил на огромном театре военных действий. Ему ставили в вину то, что в русской армии царит беспорядок и коррупция, но то, чего он добился в борьбе с этими пороками, заслуживает уважения. Так, Безбородко, приехавший в армию после его смерти, удивлялся увиденной им организованности.[1022] Кроме того, нельзя забывать, что при всех «беспорядках» армия Потемкина побила турок, которые нанесли многочисленные поражения австрийцам, — а те считались в Европе гораздо лучшими воинами, чем русские. Как напоминала Екатерина Гримму, на счету Потемкина — только победы, а этим могут похвастаться немногие генералы. В целом военная история до сих пор не отдала должного Потемкину: он был безусловно талантливый военачальник, хотя и стоявший на одну ступень ниже, чем такие гении военного дела, как Фридрих Великий, Суворов или Наполеон. Если же вспомнить его заботу о солдатах, то равного ему не знала русская история, вплоть до сегодняшнего дня, времени чеченской войны.
Тридцать лет спустя граф Ланжерон, чье предвзятое описание Потемкина повредило репутации князя не меньше, чем записки де Линя или сочинение Гельбига, признавал: «Я судил его слишком строго, и на мои оценки повлияло мое возмущение. [...] Конечно, он имел все недостатки придворных, вульгарность выскочки и дерзость фаворита, но все это перемололось на мельнице его гения. Он ничему не учился, но [...] его ум был так же велик, как его тело. Он умел замышлять и исполнять чудеса — и такой человек был необходим Екатерине. Он занял Крым, покорил татар, переселил запорожцев на Кубань и цивилизовал их, основал Херсон, Николаев, Севастополь, построил в этих городах верфи, создал флот, стал властелином на Черном море [...] За все эти чудеса он достоин признания».[1023]
Вскоре после смерти Потемкина Державин начал оду «Водопад», в которой запечатлел черты, снискавшие князю прозвища Алкивиада и Мецената. Великолепие, быстрота и мощь водопада символизируют бурную жизнь светлейшего и его переменчивую натуру. Герцог Ришелье, знаток человеческой натуры и сам государственный деятель, понимал Потемкина лучше всех иностранцев. «Совокупность его достоинств, — говорил он, — намного превосходила его недостатки [...] Почти все его общественные деяния несут на себе печать благородства и величия».[1024]
Хотя сам Потемкин просил Попова похоронить его на родине, в Чижево, Екатерина сочла, что прах князя должен принять один из построенных им городов, Херсон или Николаев. Странно, что она не повелела привезти его в Петербург, но, может быть, ученица Просветителей, она не придавала большого значения могилам? Кроме того, она знала, что чем дальше его прах от столицы, тем меньше вероятность, что после ее смерти его осквернит Павел.
Траурная церемония состоялась в Яссах. 11 октября тело Потемкина было положено в большом зале — вероятно, во дворце Гики. Катафалк стоял в сооруженном внутри зала павильоне, обитом черным сукном и обложенном по краям серебряным позументом. Потемкин лежал в открытом гробу, обитом розовым бархатом и покрытом парчовым покрывалом. Над гробом — балдахин на десяти древках, с черными страусовыми перьями. В головах и на первых ступенях на подушках — княжеская корона, фельдмаршальский жезл, лавровый венок, ордена. По сторонам катафалка — две пирамиды с укрепленными на них гербом светлейшего и доской с перечнем его побед{104}; рядом — знамена великого гетмана. На крышке гроба — шпага, шляпа и шарф. Вокруг горели свечи, семнадцать офицеров несли караул. Проститься с телом дозволялось всем желающим. «Народ стекался толпами; горесть написана была на всех лицах, наипаче воины и молдаванские бояре проливали слезы о потере своего благодетеля и друга».[1025]
1022
АКВ. Т. 13. С. 223-228 (Безбородко С.Р. Воронцову 17 нояб. 1791). Ср. с контекстом: «Что до войска касается, они в весьма хорошем состоянии. Отнюдь не изнурены, не босы и не нагие [...] Впрочем войско в духе, но и в своеволии. Оно не очень высоко ставит своих офицеров. Сии последний довольно хороши. Но признать надобно, что, нарядив их в куртки простого солдатского сукна, чего нигде нет, поставили их в такой вид, что их никак от нижних чинов не распознаешь. Солдаты весьма хвалят покойника и о нем сожалеют. Когда их спросишь, трудно ли им было перенести нужды под Очаковом и прочее, они обыкновенно отвечают: «Ну, тогда так нужда велела, да за то и город взяли; а после тем хорошо, что нас за ученья не бьют, как прежде били, и лишней чистоты не спрашивают». Случалось, что офицеры, видя непослушание и своевольство, жаловалися покойнику; но он любил всегда править подчиненных, и винить начальников. С другой стороны и офицерство чувствует, что уже у него не будет такого сильного предводителя, по которого словам производили и награждали всякого. Впрочем строй упал во многом, и все, что составляет основание тактики, совершенно пренебрежено. Жаль, смотря на сию прекрасную армию, что она в сей части толико упущена. [...] Я не знаю, как граф Николай Иванович [Салтыков, вице-президент Военной коллегии] выдет из всего нынешнего воинского хаоса. Названия полков и вооружение их, все не то, что мы знаём, и ни на что нет почти государевой конфирмации. Страннее всего, что покойникова страсть к казакам до того простиралася, что он все видимое превращал в сие название. В Екатеринославской губернии мещанин, однодворец, грек, раскольник, серб и волох преображены в казака. Но тяжелее всех так называемые черноморцы. Они отпускаются по билетам своих начальников, шатаются по губернии, грабят, разбойничают и людей убивают. В самом Кременчуке по ночам опасно выдги на улицы, и были примеры, что домы ограблены. Недовольно, что сии разные народы и состояния народныя учинили-ся казаками: покойник хотел всю почти регулярную конницу теми же сделать и, составя полки казачьи, хоть и регулярные, определить в них донских старшин полковниками. [...] Другое у него пристрастие было к названию Екатеринославского: имея кирасир, и егарей сего имени, учредил он полк гранодер Екатеринославских в десяти баталионах, т.е. одних рядовых до девяти тысяч. Возможно ли туг управиться полковнику, которого из городничих взял? Равная нелепость сделана и с кирасирами, которых 24 эскадрона в один полк втащил и которые приносят только пользу Энгельгарду. Легкие войска казачья, надобно отдать справедливость, в весьма хорошем состоянии. Начальники их люди предостойные, бригадиры Орлов и Платов и полковник Исаев люди знающие, скромные и такие, что нигде их показать нестыдно. [...] Корабельный флот наш в весьма почтительном количестве судов. Я думаю, что вы имеете о том ведомости, каковые нынешний начальник армии послал к государыне. Флотилия также довольно хороша. [...]» (
1023
ААЕ 20: 362 (Langeron. Evenements de 1790-1791); Брикнер 1895. С. 841. Что касается управления армией — Потемкин действительно позволял полковым командирам использовать их положение для личного обогащения, но в последние годы учредил инспекцию для предотвращения злоупотреблений. Иностранцы (напр., Damas 1912. Р. 114-116) утверждают, что он полностью пренебрегал учениями, но архивы и опубликованные документы показывают, что это не так (напр., Сб. ВИМ. Т. 4. С. 217). Потемкин просто не видел смысла в жестокой и педантичной прусской муштре и опирался на татарскую, казацкую и русскую военные традиции, что оскорбляло европейцев, в частности, Ланжерона, Дама и де Линя. Если же говорить о коррупции, то можно вспомнить, что во Франции при Людовике XVI она была ничуть не меньше, а в британской армии, хотя частично и реформированной в 1798 году, должности продавались вплоть до 1871 г.