- Невыносимо, - вырвалось вдруг, - так каждый вечер одному сидеть. Хорошо, что ты здесь, - Колян от этих слов как будто весь потеплел, левый уголок его рта дернулся в кривой усмешке, которая была для него чем-то вроде улыбки.
- А ты что расскажешь? - мягким голосом спросил он и, передав мне эстафету, хрумкнул огурцом.
- Я был женат... - не знаю, почему я начал с этого, как будто до женитьбы меня не существовало. Хотя, пожалуй, что и так. Существовать - то я существовал, а вот жизнь началась именно тогда. Я надолго замолчал. Мне вдруг стало еще горше от осознания собственной ненужности и от того, что жизнь я теперь могу рассказывать только в прошедшем времени. Пронеслось все, пролетело, проплыло мимо. Я начал спокойно, но потом стал все больше и больше горячиться, вдаваться в подробности, будто переживая все вновь. Мне казалось, что после долгого молчания, наконец, могу излить душу, что мне это даже необходимо.
Бомж молчал, занятый тем, что подливал водки и сосредоточено хмурился, чтобы не разлить. Он был уже изрядно пьян. Пока мы говорили, Колян пригубил не меньше трети бутылки. По его лицу я не мог понять, что он думает, и способен ли он вообще в таком состоянии что-то соображать. Но мой гость чувствовал себя обязанным что-то отвечать, поэтому иногда произносил «Эх» или «Мдаа». Но меня это не останавливало:
- Развелся. С сыном встречался. Однажды поехал с ним на море, на станции вышли арбуз купить. Тогда было так хорошо, солнце палило, но ветер прохладный, деревья со свежей листвой шелестят, покачиваются, напевают что-то. Когда пошли обратно к вагону, обнаружили, что кошелька нет, пока искали, где выронил, замешкались, поезд ушел. Стоим на перроне как два олуха с арбузом наперевес, без багажа. В кассе билетов нет еще на пару дней вперед. Потом оказалось, что в следующем поезде по какой-то причине два пассажира вышли раньше своей остановки. Поезд забит, только два места для нас, причем рядом. В этом купе напротив меня сидела женщина. Она недавно развелась, поехала одна. Судьба, что тут скажешь. Поженились. И ничего. Вроде теперь двое, но я все также один. Она не чувствует, не видит, не понимает. Главное ведь, чтобы рядом был человек, может, обычный, на первый взгляд, но когда два своих человека встречаются, горы можно свернуть. А я выбросил свою жизнь в помойку. Был умный, молодой, талантливый. Но то одно, то другое, ничего не складывалось. Было бы возможно мозгами с мужиком каким-нибудь поменяться, таким обычным, который про пиво и хоккей, поменялся бы. Только так, чтобы память тоже в старых мозгах оставить. Легче бы было, без терзаний, без поиска, без мыслей о собственной ничтожности. Знаешь, бывает так, что ничего нельзя изменить. Правда, ничего уже не изменишь, невозможно. Застрял, увяз, совсем опустился и разочаровался, сил нет. Я пил, она плакала, а мне от этого еще более тошно было. Когда жена ушла, аж легче стало. Я все пытался найти кого-то, и даже находил. Но им было наплевать, выпили, поплакались и разошлись, - я от возбуждения теребил волосы и размахивал руками.
Вдруг что-то звякнуло. Это Колян опрокинул бутылку, несколько оставшихся капель пролились. Она покатилась, я проследил за ней глазами до самого края стола и представил, как бутылка сейчас упадет на пол и звонко разлетятся по кухне стеклянные блестящие осколки, которые будут хрустеть, когда наступаешь на них тапком. Но она не разбилась, а просто с глухим звуком приземлилась и покатилась к стене.
Перетаскивать Коляна к раскладушке было тяжелее, чем раскладушку к Коляну, поэтому решено было поставить ее прямо на кухне, втиснув между столом и стеной, и перетянув на неё моего гостя. Тот, удобно устроившись на спине, захрапел.
Все мышцы его лица расслабились, исчезло то болезненное, бессмысленное выражение глаз и губ. Наоборот, как часто это бывает, даже у самых серьезных людей, во сне в лице появилось что-то младенческое. Все мы были когда-то невинны. Первые люди, рожденные в раю для жизни в счастье и благоденствии, были заняты мыслями о милосердии их создателя, красоте мира и прелести всего сущего. Мы были рождены в раю. И неосознанно стремимся туда вернуться, хоть это и невозможно. Мы тянемся к чистоте, нетронутой природе, детям. Куда это чувство прекрасного, способность искренне восхищаться и влюбляться уходит с годами? Если обнаженную душу ранят снова и снова, она грубеет. И не верится, что тот, кто сейчас сидел со мной, пьяное, бездомное, потерявшееся существо, тоже человек. И чем я, в сущности, лучше него? Я выше начинал, поэтому не так низко упал. Но кто знает, может это и не окончательно, может еще ждет меня моя пропасть. Человеку нужны связи, кровные, родственные, духовные, хоть какие-нибудь. У меня их нет. Одни я поврал сам, другие исчезли сами собой со временем, но от этого разрыв не стал менее болезненным. Все мы глупцы, но в каждом есть что-то хорошее. Даже у тиранов, думаю, бывало, что вдруг зашевелится что-то в душе, появится маленькая искорка, которая через мгновенье погаснет, но задержись она хоть на минуту подольше, разгорись посильнее, все бы изменилось. Вот и Колян, неплохой в сущности, только потерянный, побитый, огрубленный. Он ведь наверняка может и ударить и отобрать у слабого. Мне стало немного грустно, оттого, что я постоянно говорил сам и не дал ему ничего сказать. Хотя, вот и еще один знак, что он неплохой человек, весь вечер слушал, как я жалуюсь, в то время как у самого историй, способных слезу выбить, ни одна и ни две. От этих мыслей у меня на душе немного потеплело. Я дошел до постели и погрузился в спокойный крепкий сон, сновидения сразу захватили меня, и я поплыл куда-то, качаясь на волнах.