— Не сегодня, старик, — едва слышно с долей иронии прошептал Фанатик, занявший место рулевого, чтобы провести корабль сквозь шторм. Теперь капитану приходилось прикладывать меньше усилий на сдерживание фрегата.
В этот момент Отверженный, через шум диких волн, сумасшедшие завывания ветра и решительные крики людей, услышал ответ разгулявшейся стихии, словно помогающей фрегату оседлать очередную волну:
«Не сегодня.»
Мрак.
Он клубился вокруг, переворачивался, лениво переползал в невесомости, грозясь ударить ядовитыми волнами в бок фрегата совсем как шторм, что рвал пространство еще недавно. Вот только теперь не было неба и воды. Не было соленых капель и качки. «Отверженный» завис в ничто. Только темнота, накрывающая мягким покрывалом, с редкими проблесками разномастных огней, что мимолетными искорками вспыхивали то тут, то там.
— Ого… — пораженно протянул юнга, замерев на носу корабля.
Но мрак не был полным.
Где-то впереди, закручивая спиралью миллионы разноцветных огней, горящих ярко и призывно, простиралось нечто. Оно манило и завораживало степенным движением не то магической энергией, не то силами самих богов. Отверженный привык называть это жизнью, капитан именовал их совсем иначе. Спираль казалась необъятной. Она, в противовес окружающей темноте, излучала мягкий свет, от которого внутри становилось тепло и спокойно.
— Это звезды, Малёк.
Голос капитана, потеряв громогласный тон после шторма, звучал хрипло и устало, напоминая гальку, что перекатывается под бурлящей пеной на каменистом берегу. Обернувшись, юнга увидел совершенно пустую палубу и Фанатика, стоявшего у штурвала. Грахго смотрел вперед, а невесть откуда взявшийся ветер играл с черными, как бездна вокруг, волосами капитана. Но лицо его даже сейчас, в минуты безмятежности, не утратило опасных, точно острие даги, черт. Он вселял необъяснимый страх в сердце юнги. Да и не только в его. Кто-то полагал, что дело в шрамах, украшавших хищное лицо Фанатика безобразными росчерками. Кто-то ставил бутылку рома на не самую добрую репутацию, которая гуляла о капитане по свободным водам. Ведь простые моряки и торговцы шептались, будто он, Фанатик, давно привык вгрызаться зубами в людское мясо. Но Отверженный точно знал, что дело в древней силе, скрытой в хрупком человеческом теле. Здесь, в невесомости, ее было видно особенно хорошо.
— Звезды? — глупо переспросил юнга, передергивая щуплыми плечами.
— Поднимая голову к небу в ночи, ты разве не гадал о том, что же там, за сотни верст от земли? — Грахго обвел взглядом темноту и всполохи, любуясь необычным, для простых людей, зрелищем.
Мальчишка смущенно молчал. Он чувствовал уверенность капитана, с которой тот вел корабль по плескающемуся вокруг мраку, и не мог понять, как они оказались здесь? Куда подевалась команда? И почему он, никчемный юнга, не подевался куда-то вместе с ними? Его сметения, страхи, волнения, подражая древоточцам, вгрызались в палубные доски, пытаясь оторвать от корабля кусок побольше. Лицо Отверженного исказила недовольная гримаса, а щупальца хаотично задвигались, цепляясь за корпус, канаты и бушприт. Грахго с нежностью провел ладонью по штурвалу, и волна мимолетного облегчения притупила ту боль, что невольно причинял кораблю юнга.
— Мир не состоит только из земли, парень.
Грахго плавно отпустил рукоять, отчего фрегат несильно повело. Отверженный, казавшийся в невесомости инородно, но невероятно гармонично, взял курс на спираль.
— Звезды, созвездия, мгла… Сам космос — это продолжение земли. Жизнь за пределами жизни, — Фанатик, шедший по палубе к юнге, жестко усмехнулся. Он кивнул на спираль: — Это галактика. Одна из многих. Скопление душ, закончивших земной путь. Некоторые из них горят ярко, другие едва сияют. Удивительно, что они вообще оказались здесь, а не стерлись в пыль, чтобы смешаться с мраком.
— Я не понимаю, капитан. Как… Как?
Только теперь Малёк, когда капитан подошел практически вплотную, заметил, как по коже Грахго пробегают паутины жил, испускающие едва различимый алый свет. Они терялись в волосах, делали зелень глаз ярче, скрывались под одеждой и плавно перетекали во фрегат, соединяя Фанатика с ним сотнями тысяч переходов. Страх юнги яростнее впился в дерево Отверженного.