— Вперед! Вперед!
Огонь австрийцев наносил большие потери нападавшим. Земля была усеяна убитыми и ранеными. Когда отряд достиг вершины холма, он вынужден был остановиться, чтобы поправить расстроенные ряды.
Арман приказал солдатам растянуться в одну линию и пустил их на австрийцев. Не дойдя до них шагов десять, он скомандовал стрелять.
Этот залп произвел магическое действие. Большая часть выстрелов, сделанных почти в упор, положили много австрийцев. Вернейль, не давая времени неприятелю опомниться, приказал идти в штыки, сам устремился к пушкам и принялся рубить артиллеристов.
Каждому французу приходилось драться с несколькими противниками одновременно. Поэтому, несмотря на храбрость и ожесточение нападающих, никто не мог предвидеть, какая из сторон одержит победу.
В эту критическую минуту Арман действовал с такой отвагой, какая могла быть объяснена только его желанием умереть. С пылающим лицом, с горящими глазами, он поверг командира орудия, когда другой артиллерист зарядил свой мушкетон и прицелился. Капитан не видел этого движения.
— Берегись, Арман Вернейль! — раздался голос за его спиной.
В следующий миг чьи-то руки обвились вокруг его тела, и тут же раздался выстрел. Руки разжались, и человек упал, пораженный пулей.
Арман обернулся. Его спаситель лежал на земле весь в крови. Это был молодой человек, следовавший за Арманом из Розенталя и присутствия которого он не заметил во время боя. На этот раз, едва Вернейль бросил взгляд на лицо юноши, уже тронутое печатью смерти, он узнал его и испустил раздирающий крик.
— Лизандр! — воскликнул Арман, выронив саблю. — Ты ли это?
— Да, это я, — прошептал раненый с болезненной улыбкой. — Ты покинул меня, и я пришел тебя искать.
— Но как же это случилось? Боже мой! Рана, кажется, очень серьезна… Ты умираешь за меня, ты умираешь за меня… Это невозможно!
— Друг, — продолжал Лизандр с кротостью, — вот видишь, какое страшное пробуждение после стольких прекрасных грез! Но я не жалею ни о чем, судя по тому, что я увидел здесь, недолго бы продлилось желание мое жить среди этих людей… Притом смерть моя послужит тому, кого я люблю так сильно, она сгладит бесполезность моей жизни.
— Но я не хочу, чтоб ты умирал! — закричал Вернейль с отчаянием. — Я не хочу быть причиной гибели тех, которые были привязаны ко мне в счастливой Потерянной Долине… Тебя спасут! — Он взвалил Лизандра на плечи, спеша вынести его с поля боя.
— Арман, это бесполезно, — говорил молодой человек. — Подумай о своей собственной безопасности… Ах! Бедный отец мой прав, мир очень зол! Арман, не думай обо мне, побереги себя для Галатеи, которая любит тебя. Я должен был уйти, не предупредив ее, но что станется с ней, если ты погибнешь? Смерть моя, без сомнения, изменит многое… Ты явишься к моему отцу… печаль переломит его упрямую душу, он отдаст тебе руку Галатеи, и все вместе вы вспомните меня и пожалеете о бедном Лизандре.
— Галатея… — повторил Вернейль. — Так ты не знаешь… — И присовокупил тихо, как будто про себя: — Пусть и не знает, пусть не узнает никогда!
Направляясь к деревне, где рассчитывал найти помощь, Арман не ушел бы далеко, неся на себе Лизандра, если бы не счастливое совпадение.
Между тем как на батарее продолжалось сражение, со стороны Розенталя показался небольшой отряд французов. То был Раво, который, рассеяв неприятеля, намеревавшегося обойти Розенталь с тыла, спешил принять участие в схватке на холме. Панический страх овладел австрийцами; они подумали, что это авангард подкрепления, посланного французской армией, стоявшей в нескольких милях от деревни, и разбежались, побросав оружие.
Равнодушный к победе, Арман предоставил своим солдатам преследовать бежавших и продолжал спускаться к деревне. На полдороге он встретил Раво и его отряд.
— Ну что, Вернейль, — закричал лейтенант с торжеством. — Я же говорил, что мы их отчешем! Однако надо отдать тебе должное, ты лихо повел дело… Но кого это ты несешь? Это не наш солдат.
Арман не отвечая, прошел мимо, между тем как Раво поспешил принять участие в разгроме австрийцев. Он прибыл вовремя, и вскоре поле боя было очищено от неприятеля. Вернейль достиг пасторского дома, где однажды он уже нашел убежище. Дверь была выломана, стекла в окнах разбиты. В ту минуту, когда он вошел, Пенофер и его дочь, оставив погреб, печально разглядывали опустошения в своем жилище. Мебель была переломана, а в крыше пушечное ядро пробило огромную дыру.