Богатые ткани и сочная зелень деревьев, дополненная украшениями из цветов, благовонные свечи и ослепительно голубое небо, пурпуровый шатер и золотые украшения, цветущий луг и спокойные воды озера на фоне живописных окрестностей — эта картина способна была поразить воображение, а торжественные позы лиц, окруживших шатер, еще более усиливали впечатление. Но взгляд Армана был прикован к женщине, коленопреклоненной у жертвенника.
— Это она! — закричал он. — Это она!
— Мама! — вскрикнул Шарль, вырываясь из рук Раво.
И малютка побежал к шатру. Вернейль хотел последовать за ним, но Раво удержал его.
— Черт побери, Арман, не слишком торопись!
К ним подошел граф. От него не укрылась подозрительность, с какой Раво оглядывал луг, и он, улыбаясь, сказал:
— Я вижу, капитан Раво не избавился от своей недоверчивости. Надеюсь, он не успел еще поселить ее в своем друге?
— Ради Бога, скажите, граф, что означают эти странные приготовления? — взмолился Арман. — Кто эта женщина у шатра?
— Арман, на том самом месте, где два лица совершили великий проступок, сейчас произойдет обряд очищения. Одна из виновных готова. Угодно ли будет присоединиться к ней вам?
— Граф, перестаньте говорить загадками! Эта женщина, кто она?
— Я и не думаю дальше скрывать от вас этой тайны. Это бедное создание, некогда невинное и чистое, которое вы совратили и опозорили. Доведенная до отчаяния, она дерзнула покуситься на свою жизнь, но была спасена моим сыном.
— Она была спасена! Так это правда? Ах, Раво, от скольких горестей ты избавил бы меня шесть лет назад, если бы не увел с белой скалы! Но Галатея жива! Все забыто, все прощено. Проводите меня к ней, граф. Зачем она скрывается под покрывалом?
— Она скрывает стыд своего падения, и до тех пор не покажет своего лица, пока у подножия алтаря не получит вознаграждения, на которое имеет право и которого ожидает.
— Пойдемте, сударь, я готов! — воскликнул Вернейль.
— Постой, полковник, не торопись, — вмешался Раво. — Одумайся… Император шутить не любит, и когда узнает, как глупо ты женился, будет очень раздражен.
— Арман де Вернейль, — возвысил голос граф, — вы должны стать супругом несчастной обольщенной девушки, вы должны стать отцом своему ребенку!
— Я не колеблюсь, граф. Галатея и сын заменят мне все.
Арман взял старика за руку и повел его к шатру. Раво последовал за ними, ворча:
— Усы бы дал себе вырвать, только бы не было этого! Вот как кончается комедия. Бедный Арман, жениться на… Какая подлая ловушка!
Между тем виконт уже пожимал Вернейлю руку, виконтесса улыбалась. Лишь женщина под покрывалом оставалась неподвижной. Когда Вернейль молча преклонил колена на подушке, рядом с ней, она, казалось, слегка вздрогнула и покачнулась, но, сделав усилие, тотчас выпрямилась.
— Галатея, моя милая Галатея! Ты, которую я столько оплакивал, ты возвращена мне, — прошептал ей на ухо Арман.
По знаку графа священник подошел к жертвеннику, и обряд начался.
Солнце, уже склонявшееся к западу, проникало под пурпуровый купол шатра сквозь длинные полуоткрытые занавески и сверкало на золотом кресте, на блестящих украшениях алтаря, на одеждах священника. К его торжественному звучному голосу примешивались отдаленное пение птиц, шелест ветерка в дрожащих ивах и легкий шорох волн на озере. Арман и его подруга, казалось, поглощены были величественностью этой сцены. Шарль, стоя за ними вместе с графом, виконтом и виконтессой на коленях и сложив свои маленькие ручки, шептал молитву. Другие присутствующие, в числе которых был и Раво, стояли в отдалении.
Ничто не нарушало торжественности церемонии до той минуты, когда Вернейль должен был надеть обручальное кольцо на палец своей будущей супруге. Она высвободила руку из-под покрывала, и Арман, не удержавшись, поднес ее к губам. Галатея поспешно отдернула руку, прошептав со смущением:
— Вы забываете, что мы перед алтарем!
Волнение Армана еще более усилилось при звуке ее голоса, столь хорошо ему знакомого. Оно не успело улечься, когда священник спросил по обычаю:
— Арман де Вернейль, согласен ли ты взять в жены Луизу де Санси?
Полковник, побледнев, вскочил.
— Луиза де Санси? — повторил он с негодованием. — Меня обманывают, играют мной… Никогда! Никогда!