— Что ты скрываешь, — выпытываю я. — Что это, что заставит его вернуться? Это не я. Я уже пыталась. И теперь… теперь он нам все равно не нужен! Я могу это делать!
Лед начинает распространяться по коже головы, и я делаю глубокий вдох, пытаясь удержать его, сжимая кулаки, когда мороз проносится по коже.
— Не долго, — говорит Айвери твердо, замечая происходящее. — И Джек вернется все равно, чтобы очистить свое имя.
— Очистить свое имя?
— Твое… существование… было не только от Джека и твоей мамы, — говорит он, его глаза все еще в книге. Румянец появился на его шее. — Граф предоставил свою силу заклинанию, когда Изольда прочла его, позволив ей проникнуть в мир Джека. Мой отец хотел создать тебя, чтобы у него было что-то кроме Джека…
Комната, кажется, стала меньше и темнее. Теплая Мэллори тянется ко мне. Айвери закрывает книгу и опускает голову. Совы кричат. Они все это время знали. Граф Октября подстроил все так, чтобы я родилась, к стыду своего отца. Вот о чем они говорили с Майской Королевой в тот день в лесу: это была ловушка, которую установили для Джека.
Я — ловушка.
— Мне жаль, — мягко говорит Айвери. — Я подумал, что тебе стоит знать. Я думал, это поможет тебе понять. Они долго ждали этого, чтобы обыграть. Долго по человеческим меркам, то есть… Для них это ничто…
— Иди, — шепчу я, отодвигаясь от Мэллори. — Иди и помоги маме или еще что-нибудь. Мне нужно время.
— Но, Сова… — начала Мэллори.
— Идите! — вылетает шипение, в комнате мгновенно упала температура. Дыхание Мэллори выходит паром, когда она шаркает от меня, неуклюже переставляя ноги.
— Не делай этого! — говорит Айвери, вставая со стула. — Тебе нужна помощь, Сова.
— Я сказала: ИДИТЕ! — выдыхаю я, не удивляясь, когда шквал ледяных кристаллов вылетает изо рта. Айвери шарахается прочь. — Мне нужно время.
— Хорошо, — говорит он, приближаясь ко мне, его медные глаза пылают. — Я дам тебе время, но не думай, что уйду куда-нибудь, пока это не разрешится. Ты опасна и не только для самой себя.
Говоря это, он понесся к двери, толкая Мэллори перед собой, за ним вскружился резкий ветер, закрутивший ледяные кристаллы в воздухе.
В истории мамы была сова. Творение мудрости, одна из тех, сказавших ей, что она навсегда сохранит с собой часть этого магического мира, что-то что останется, когда исчезнет все остальное.
Она имела в виду меня. Мама каким-то образом знала это, даже назвала меня в ее честь. Но значит ли это, что сова знала, что я всего лишь пешка в игре Графа Октября? Что однажды я буду использована против своего отца?
Совы в спальне шуршат и трепещут со своих страниц вокруг меня, шепча о зимних мирах и оторванных душах, не знающих правду.
— Он не знает всего этого, Сова! Это не его дела, — бормочут они.
— Он не знает, что все это сделал Граф? Что я всего лишь часть… зловещего плана? Вы знаете? — я свирепо смотрю на деревянную сову, но она не подает вида, и стая, украсившая стену, внезапно замолкает. Я смотрю на них по-новому. Самые ранние выполнены мелками, оформленные мамой, поздние углем, с более яркими деталями. Каждая из них кажется такой наивной и полной надежд. Сова ничего не сделала, чтобы помочь моему отцу противостоять Графу Октября в тот день на Королевском Суде, хотя, должно быть, все знала.
Я хватаю старый чемодан с верхней части моего шкафа и тяну его вниз, кладу на кровать, открываю кожаные ремни. Затем отворачиваюсь к стенам. Я так устала от всего этого. Это не могло быть реальным, не все из этого, и все же он есть, и вот они — мои рисунки сов, шелестящие и клацающие своими пернатыми крыльями, щелкающие своими острыми клювами, как живые, дышащие существа.
Они меня не поддерживают, несмотря на всю их суету.
Те, что в рамках — самое простое. Я снимаю их с крючков, бросаю в чемодан, получаю удовольствие, когда они бьют друг об друга, стекло трескается. Картины сов, выполненных углем, наблюдают за мной широкими глазами, когда я сдираю их со стен. Мои пальцы дрожат, моя кожа покрывается льдом, и все же не одна из них не рвется, когда я дергаю их, беспорядочно скручивая большие из них, запихивая их в чемодан. Они висели там так долго, что некоторые, после того, как были сняты со стены, оставили свой отпечаток. Бледные квадраты, обведенные темными линиями.
— Это заставляет тебя чувствовать себя лучше? — спрашивает сова с кровати, после того, как я закрыла чемодан и неуклюже засунула его наверх.
— Нет, — шепчу я, под ногами хрустит лед, когда я подхожу к окну. Я оглядываю комнату, мое дыхание перехватывает от каждого слоя мороза на всех поверхностях. — Нет, совсем нет.
Я намеревалась уйти через окно. Ветви ясеня в саду постукивают по стеклу, напоминая мне, что время выйти в мир и потеряться в работе Джека.
— Совы — хищные птицы, — говорит деревянная сова. — Они не бегут. Они дерутся.
Я сажусь на подоконник, прижав пальцы к зубам, зажмуриваюсь.
Все, что я хотела, — это отец.
Теплые руки отрывают меня от подоконника. Айвери, удерживающий меня, когда спотыкаюсь, наблюдая, как я изо всех сил пытаюсь не рухнуть.
— Я так зла, — шепчу я.
— Я знаю, — говорит он после долгой паузы. — Я знаю, каково это.
— Знаешь? — я отступаю и смотрю на него.
— Я никогда не узнаю свою мать, — говорит он, немного кривя рот. — Я никогда не привыкну ни к Королевскому Суду, ни к школе.
— Что случилось с твоей матерью?
— Она была не такой, как твоя, — сказал он, сжав челюсти. — Она не смогла смириться с произошедшим, с тем, кем я стал. Она боялась меня и… она… Граф увидел, что происходит и забрал меня у нее.
— Она отпустила тебя?
— Он сказал, что она почувствовала облегчение, — он пожал плечами. — Я никогда не узнаю. Она умерла.
Я смотрю на него, мое сердце грохочет. Его медные глаза горят, и я хочу знать больше. Я хочу знать, что он чувствовал, какой была его жизнь с матерью, а затем с отцом, в Королевском Суде. Знал ли он кем является, до того как вошел в то месте с Графом? Боялся ли? Часто ли о ней думает? Через мгновение Айвери смотрит в сторону, а я кусаю губу.
— Мне жаль… — в конце концов выдала я.
Он делает глубокий вдох и качает головой.
— В любом случае. Теперь ты знаешь. Так ты готова?
— Готова?
— Сделать это…
— Нет! Я не собираюсь, Айвери. Я то, кем сейчас являюсь. Я не хочу изменений. Это не так уж плохо. Я буду контролировать баланс. Если ты так смог, то и я смогу.
— У меня была вся жизнь, чтобы учиться! Пока ты слушала на ночь истории, нежась здесь в кровати, я был на ветвях Зеленого Человека, раскрашивая его листья в красный. Владычица Озера читала мне лекции о гармонии, играл в прятки с древесными спрайтами, познавал, какими жестокими они могут быть… и какими добрыми…
— И что теперь? Для меня слишком поздно? Мне просто нужно побежать к нему и попросить помощи? Ты можешь научить меня?
— Нет, — говорит он. — Слишком поздно для этого. Ты уже прониклась гораздо глубже, чем я когда-либо. Они всегда говорили мне, если ты перестанешь прислушиваться к своему человеческому телу, то никогда не вернешься. Вот, что они имели в виду, Сова. Еще одна такая ночь, и ты можешь потеряться навсегда.
Я смотрю на него. Он смотрит назад. Он не изменит своего мнения. Но я тоже. Я устала слушать нотации, устала делать все, что могу, и этого все еще недостаточно. Я жажду студеного ночного воздуха, ясность звездного неба на темной улице, и я собираюсь открыть окно позади меня, когда врывается голос мамы теплотой и нормальностью, как будто разряд против моей усталости, выбивая из колеи.
— Обед!
ЧАСТЬ 3
38
Айвери очень молчалив за обедом. Он продолжает смотреть на маму с таким затравленным взглядом, пока она жужжит на кухне, звенит браслетами, подносит маленькие блюда с оливками, пармезаном, помидорами, зажигает свечи, говорит о своей работе с Мэллори и спрашивает его о школе, семье. Он бормочет краткие ответы, отводя взгляд, когда она смотрит на него. Интересно, помнит ли он свою мать.