Яростно и твердо тартарский предводитель повернулся ему навстречу. О сдаче явно и не думал, думал о бое.
Их кони сошлись грудь в грудь – и Лютгер всем своим естеством ощутил, как на этом последнем напряжении из Вервольфа уходит жизнь.
Выпростав ноги из стремян, он соскользнул с оседающего коня не вбок, а вперед, пал животом ему на затылок. Весь превратился в свой выпад, в продолжающую руку линию меча.
Соударение чуть не вышибло плечо из сустава. Но рыцарь почувствовал, как треснула, раскололась под острием его клинка шлемная маска, хрустко расселись кости лица – а потом меч упруго дрогнул, ткнувшись изнутри в назатыльник шлема, и только там переломился.
Лишь после этого Лютгер счел возможным обернуться на то, что сделалось для предводителя воинов ада роковой помехой. Но то ли потому, что сумерки накрыли долину, то ли в глазах у него мутилось, долгое время он ничего не мог понять.
Когда понял – не поверил своим глазам.
2
– А разве Магомед не запретил вам изображать живое или часть его?
– А разве мы с тобой, незнакомец, встретились здесь для того, чтобы ты объяснил мне, что именно запрещал или не запрещал пророк Мухаммед, мир ему?
Да уж. Существуй в мире перечень самых неуместных вопросов, Лютгер сейчас вписал бы в него новую строку.
Возможно, его частично оправдывала усталость, давившая на плечи каменной плитой. Или боль – за павших орденских братьев, за священника, за Матиаса… За Вервольфа. За всех.
А еще боль в ноге, наспех перебинтованной. И в нескольких местах по телу: там, возможно, без ран обошлось, однако выяснится это, лишь когда будет снята кольчуга… что делать пока рано.
Но пока под его командой остается хоть полтора копья, он – военачальник Ордена. И как таковой не имеет права на горе или изнеможение.
– Ты прав, уважаемый. Назвать свое имя первым следовало мне. И по возрасту, и в благодарность за спасение. Лютгер фон Варен, фогт Ордена немецкого братства госпиталя Пресвятой Марии, что в Иерусалиме.
Название святого города Лютгер произнес без колебаний, хотя при общении с магометанами иногда рекомендовалось именовать Орден сокращенно. Но посмотрим, что скажет тот, кто мог бы не ввязываться в бой ради их спасения. И посмотрим, скажет ли что-нибудь Бруно по поводу фогта.
Из орденских братьев только они с Бруно и остались. А из рыцарей кроме них – еще Мархог. И восемь полубратьев с двумя кнехтами, все из разных копий. И конный арбалетчик из копья де Тьерри.
А их спасителей сейчас было под три десятка. Тоже понесли урон, но меньший.
– До сих пор в Иерусалиме? – удивился его собеседник, кажется, искренне.
– Уже – и еще – нет.
– Ага. Ну, не будем об этом. Мое же имя…
И тут возникла некоторая заминка. Совсем крохотная. Спутники Лютгерова собеседника уже занимались теми обыденными делами, которые всегда возникают после победоносного боя, – но сейчас они словно бы замерли на толику мгновения, а один из них, все время остававшийся рядом, вдруг, обращаясь к своему предводителю, вполголоса произнес: «Бей…» И не договорил.
– …Имя мое – Гюндуз-оглы.
Это было сказано совершенно невозмутимо. Но все вокруг перевели дыхание и вернулись к своим прежним делам.
Значит, тюрок, сельджук. Ну и раньше на то похоже было, хотя разговор и велся по-арабски.
Тот, кто назвал себя Гюндуз-оглы, был стар, но крепок, как дубленая кожа. Облачен в чешуйчатую броню непривычного вида, а шлем искусной работы с серебряной насечкой сразу снял, отдал одному из своих людей. Тот продолжает стоять рядом, с этим шлемом в руках, и можно заметить: наносник выкован в виде лапы цапли.
Перехватив взгляд рыцаря, старик усмехнулся:
– Вообще-то ты прав, друг мой Лютгер. Изображение птицы, даже одной только ее лапы, – это действительно харам. Но так уж повелось со времени наших предков, чтивших цаплю, как… и в самом деле скорее подобает идолопоклонникам, чем правоверным. Из почтения к родоначальникам мы по сей день закрываем на это глаза. Так что же, убрать мне шлем с твоих глаз долой? Или он не настолько оскорбляет твои чувства?
– Вообще не оскорбляет, почтенный. Разреши еще раз поблагодарить тебя за избавление от гибели.
– Есть за что, – кивнул старый сельджук. – Хотя ты, возможно, и сам меня спас. Этот турхаг уже собирался избрать мою седую бороду целью для своей свистульки, когда ты налетел на его десяток.