– Есть у нас такое правило: на племенных советах тот, у кого есть сыновья, сидит под белым знаменем на белой кошме, ест мясо белого барана, – охотно пояснил Гюндуз. – Тот, у кого лишь дочери – под алым знаменем, на красную кошму садится, вкушает мясо барана бурого или рыжего. А под черным знаменем на совет приходят бездетные. Черную кошму расстилают, мясом черношкурого барана давятся.
Лютгер перевел его слова Мархогу. Юноша, кажется, всерьез обеспокоенный, привстал, чтобы увидеть, какая под ним кошма. И, кажется, не сумел этого понять в пляшущем свете костра, который съедал все цвета. Лютгер, во всяком случае, не смог рассмотреть сейчас, но темной она была точно.
У дальнего костра снова засмеялись. Бог весть, от какого барана там ели мясо и было ли оно сочнее: на самом деле вряд ли, сушеное мясо в любом случае сок не сохраняет. Но веселее уж точно.
– Нас это не касается, – качнул головой Бруно.
– Конечно, – спокойно ответил старик. – Это даже соседних племен не касается. Тех, которые в пору Джахилии [8] считали, что их предки не из яйца священной цапли вылупились, а были снесены какой-то другой птицей. Да ты-то, гость мой, и вовсе на своем плаще сидишь.
– Я мог бы и на голой земле сидеть. Мы – те, кого твои единоверцы называют «зухиддим» и подобных которым у вас нет. Для нас мирские блага – тлен, а семья запретна.
– Не может благо быть тленом, если ты сам не отверг его. А отвергая, делаешься неправ. Ибо сказано: «Женитесь на часто рожающих! Поистине, даже не снискав иных заслуг, в Судный день сможете гордиться многочисленностью ваших потомков перед другими!» И тот, кто сказал это, знает лучше смертных.
– Во всяком случае, отрадно видеть, что ты, достопочтенный, сидишь на белой кошме, – поспешил вмешаться Лютгер. Потому что не дело неучтиво говорить с тем, с кем только что сражался против общего врага. Особенно если ваши воины сейчас отдыхают у одного костра. И твоих воинов меньше.
– Да, иметь сыновей – великое благо, – голос старика был по-прежнему невозмутим. – И горе тем, кто их лишен. Но погодите-ка…
Он отпил вина из чаши, задумчиво посмотрел на своих гостей, очевидно, решая что-то про себя. И, видимо, взвесив все «за» и «против», вновь заговорил:
– Не уверен я, что мы одно и то же значение вкладываем в слово «зухиддим». Однако, слыхал я, есть среди христиан этого края отшельники-воители, которых называют «теутон». Слышал ли ты о таких, гость мой фогт?
– Доводилось, – степенно кивнул Лютгер, с трудом сумев подавить изумление.
– Сможешь ли привести меня к ним?
Этот сельджук и вправду прибыл очень издалека. Едва ли удастся найти среди окрестных магометан тех, кто не знал бы, что немецкое братство госпиталя Марии – это и есть Тевтонский орден. И не узнал бы при первом же взгляде знак этого ордена – черный крест на белом фоне. Знак, которым помечены знамена, плащи, надоспешные котты и попоны боевых коней.
– Смогу.
– Воистину, сам Аллах свел нас вместе! – с воодушевлением воскликнул старый сельджук, или уж кем он там был. – Потому что, да будет ведомо тебе, у меня есть важное предложение для их тарау, главы.
– Добиться приема у Великого магистра ох как непросто, – произнес Бруно. – Не всякому фогту это удается…
Он перевел взгляд на Лютгера.
– Но Всевышний и вправду свел тебя с нужными людьми, почтенный, – ответил Лютгер, продолжая смотреть на Гюндуза. – Этому фогту – удастся.
Луна висела на ночном небе, почти столь же полная, как прошлой ночью. Одна из ее щек чуть заметно подтаяла, но пройдет еще много ночей, прежде чем тьма выест на этой щеке глубокую язву, источит лунный лик до переносицы, подберется к противоположной щеке…
Спать. Вот прямо сейчас уронить голову на грудь и погрузиться в забвение, даже молитву не успев прочесть.
Голосами безумных детей или демонов перекликаются в ночи шакалы. Совсем неподалеку, за соседним холмом, у них пир горой над конскими и человеческими трупами.
– Да свершится по твоим словам, друг мой, – голос старика словно бы плывет сквозь густую шерсть, вязнет в твердеющем воздухе. – Потому что есть под этим небом дела, в которых людям моей и твоей веры до`лжно участвовать плечом к плечу. И борьба против воинства Хутаме-Малика [9] – в их числе.
Лютгер не знал, кто таков Хутаме-Малик, но догадался. Глупцом надо быть, чтобы не догадаться…
Такими сведениями с первым встречным не делятся, но… они друг для друга уже не первые встречные. Цели обозначены, намерения ясны – и в этом вопросе совпадают.
– Скажи мне, почтенный Гюндуз… – медленно произнес Лютгер.
8
Джахилия – «период невежества». Так у мусульман именуется время до принятия ислама. У сельджуков он завершился рано и форсированно, но для большинства тюркских народов был «растянут» на несколько веков, во многих случаях не окончившись даже к началу Крестовых походов.
9
Хутаме (буквально «Злой огонь») – один из эвфемизмов, позволяющих мусульманам обозначать преисподнюю, не произнося ее названия. Малик («неулыбчивый ангел») – повелитель преисподней.