Это подтверждал и сам Керенский — своим политическом дневником «Голос издалёка», тем, что был начат в «Днях» и продолжился в 1936–1940 годах в журнале «Новая Россия» (читая дневник, П. Б. Струве назвал его «самым умным и полезным в эмиграции»). Нетрудно догадаться, о чем писал Александр Федорович. Конечно же, опять и опять о главном годе своей жизни, о «своем Феврале», о его последствиях и уроках, а также о той России, которая пошла не за ним, а за Ульяновым — Лениным и Сталиным.
Почему, оказавшись в изгнании, Керенский более полувека с настойчивым постоянством возвращался к «своему Февралю», вновь и вновь разъясняя его цели, значение, уроки? Ответ находим у него же: «Я знаю, что не только иностранцы, но и большинство россиян, по обе стороны рубежа, знакомы с историей Февральской революции и с деятельностью ее правительства почти исключительно по памфлетам защитников правой или левой диктатуры или по рассказам сторонников павшей монархии… Русская печать питается легендами, враждебными Февралю и его правительству» («Политика Временного правительства»).
В начале 1938 года Керенский принял приглашение приехать с лекциями в США. И уже 2 марта в Нью — Йорке состоялось его выступление. «Взгляните на карту Европы, — говорил Керенский. — Испанию пожирает огонь гражданской войны. Северная Африка медленно минирована. Средиземное море превращено в осиное гнездо. Фашисты и коммунисты пользуются малой гражданской войной в Палестине, чтобы разжигать националистические страсти в мусульманских странах. Балканы постепенно отрываются от Лиги Наций, дабы следовать за Германией… Вместо всеобщего разоружения — пламя войны все разрастается, и все ярче его зловещее зарево» («В защиту демократии»). Размышления русского политика о войне и мире прозвучали для американцев пророчески: тысячная аудитория Тоун — холла, самого большого зала в США, с жадностью внимала каждому его слову.
Главные газеты и журналы Соединенных Штатов растиражировали полные тексты не только этой, но и других речей Керенского, с которыми он тогда выступил в Бостоне, Филадельфии, Чикаго, Вашингтоне, Детройте, Торонто…
Керенский вернулся в Париж, но, как оказалось, не надолго: как и предупреждал он, началась Вторая мировая. Гитлер, быстро оккупировавший пол — Европы, вторгся и во Францию. 11 июня 1940 года в пять утра, накануне падения Парижа, Берберова проводила и Керенского, и его вторую жену — австралийку Терезу Лидию Триттин (Нелл; 1909–1946) на вокзал. Они уехали (точнее, бежали, как и многие в те дни) сперва в Испанию, а оттуда — в США: у Гитлера, как и у Сталина, Керенский значился в списке врагов, подлежащих уничтожению.
Когда гитлеровцы вторглись в Советский Союз, перед русским зарубежьем встал один и тот же вопрос: «С кем вы, эмигранты?» Выступая 27 июня 1941 года по американскому радио, Керенский сказал: «Я объявляю от имени огромного большинства русского народа внутри России и за границей, что мы берем на себя обязанность служить нашей стране, несмотря на кремлевскую диктатуру… Мы, настоящие русские патриоты за границей, без различия партий или социальных положений, всем сердцем и всей душой поддерживаем страшную борьбу русской армии» (Новое русское слово. 1941. 28 июня).
Этот призыв услышали и поддержали тысячи российских патриотов во всех уголках эмигрантского рассеяния. Керенского же особенно порадовало то, что среди тех, кто думал так же, как он, были почти все его «старые знакомые», «друзья и недруги»: политики П. Н. Милюков, B. М. Чернов, П. П. Юренев, Ф. А. Степун, И. И. Фондаминский (погиб в Освенциме), В. А. Маклаков, генерал А. И. Деникин, деятели культуры C. В. Рахманинов, А. Н. Бенуа, М. А. Алданов, Н. Н. Берберова, И. А. Бунин, Б. К. Зайцев, мать Мария (погибла в Равенсбрюке), М. А. Осоргин…