Может быть, возвращаясь тогда к власти, я делал коренную ошибку? Может быть, мне нужно было уйти в сторону? Может быть, спасая тогда уходом свой авторитет в народе, я бы сберег кое‑что, что пригодилось бы России в самые черные дни, которые пришли потом?
Не знаю, может быть. Во всяком случае это было бы самым лучшим выходом лично для меня. «Жажды власти», в противоположность утверждению обо мне моих правых и левых ненавистников, уыеня совсем не было. Не один раз предлагал я критикам политики Временного правительства взять в свои руки формальную ответственность за государство. Только не в порядке восстаний и заговоров.
Тогда, на другой день после исторического совещания партий в Зимнем дворце, я ясно видел, что для большинства многолетних вождей партий я являлся неприятным, но неизбежным в тех условиях «наименьшим злом», которое нужно претерпевать, пока не назреют соответствующие возможности для прихода к власти «настоящих государственных людей».
Меня вернула в Зимний дворец не воля к личной власти, а сознание своего долга перед страной. «При настоящих обстоятельствах, когда стране угрожает внутренний разгром и внешний распад, — писал я 24 июля в официальном письме на имя заместителя министра- председателя, — я не считаю возможным отказаться от тяжкого долга, возлагаемого на меня представителями главных социалистических, демократических и либеральных партий».
Дальше в этом письме я устанавливал основные положения управления страной. «Я полагаю в основу осуществления этой задачи непоколебимое мое убеждение, что дело спасения Родины и Республики требует забвения партийных распрей, что эта всенародная национальная работа спасения государства должна происходить в условиях и формах, властно диктуемых суровой необходимостью вести войну, поддерживать боеспособность армии и восстановить хозяйственную мощь государства…»
После ночной душевной встряски, которую пережили все участники совещания в Малахитовом зале, я в сутки пополнил состав Временного правительства. В отмену порядков первых месяцев революции, теперь члены правительства, носители верховной власти, формально были освобождены от всякой зависимости от каких‑либо партийных комитетов, Советов и т. д. Они несли впредь ответственность «только перед страной и своей совестью». Больше не было ни «думских», ни «советских» министров. Были министры Российского государства!
Также было на этот раз покончено с никому не нужным, кроме самих партийных догматиков, обычаем пространных программных, коллективных министерских деклараций. Вместо этого 27 июля только за подписью председателя Временного правительства было опубликовано краткое обращение к населенно…
Надпартийной, общенациональной государственной задаче управления соответствовал и новый личный состав Временного правительства.
Из 16 министров только трое были противниками буржуазнодемократической коалиции. Эти трое про себя мечтали — двое об однородно — буржуазном правительстве (Юренев и Кокошкин — министры из партии к. — д.[45]), а один (лидер партии соц. — рев., министр земледелия Чернов) о правительстве однородно — социалистическом. Все остальные министры были убежденными сторонниками правительства, объединяющего в своем составе все государственно — творческие силы без различия их партийной и классовой принадлежности.
Разительность перемены в народных настроениях после разгрома большевиков, быстрое нарастание государственной мощи и независимости государственного аппарата от отдельных, хотя бы и чрезвычайно влиятельных, общественных организаций особенно явствует из того обстоятельства, что на 16 членов Временного правительства лишь двое (Чернов и министр труда социал — демократ Скобелев) были тесно связаны с Исполнительным комитетом Петербургского Совета.
Не вошедший в новый состав Временного правительства вождь «советской группы» министров в первой коалиции Временного правительства (май — июль), один из самых талантливых, чистых и преданных интересам всей демократии лидеров сначала всероссийской, а затем только грузинской социал — демократии, Ираклий Церетели, со свойственным ему мужеством открыто признал происшедшее в июле коренное изменение в соотношении политических и социальных сил в стране.