После Святок отправились в Новоспасское. На свадьбу Пелагеи съехалась родня со всей округи. Мишель был выбран шафером. Он на этой свадьбе чувствовал себя одним из самых главных распорядителей и вообще блистал. Старший брат невесты, столичный франт, завсегдатай модных петербургских салонов, он вел себя свободнее, чем это было принято среди провинциального дворянства. Глинка от природы был очень чувствительным, эмоциональным, и сейчас, на свадьбе младшей сестры, он был переполнен собственными чувствами, не мог и не хотел их сдерживать. На глазах у всех он продолжал ухаживать за Лизой. После свадебного обеда Мишель подошел к группе разговаривавших за столом девушек, остановился перед Лизой и, молча опустившись на колени, осторожно снял с ее изящной ножки туфельку. Наполнив башмачок шампанским, он выпил за здоровье его обладательницы. Его любовь и восхищение рвались наружу, требовали выражения.
Лиза сидела совершенно ошарашенная, она не могла вымолвить ни слова. Окружающие тоже молчали. Гости, воспитанные в сельской усадебной атмосфере, были ошеломлены. Никто ничего так и не сказал об этом происшествии ни во время свадьбы, ни после. Младшая сестра Глинки Людмила через много лет вспоминала об этом эпизоде с ужасом.
Влюбленность Глинки, по-видимому, была взаимной. Никаких свидетельств о том, почему эта чистая и светлая юношеская любовь не получила развития, время не сохранило. Легко догадаться, впрочем, что мешала родственная связь, пусть и не слишком близкая. Родители композитора поженились в свое время, будучи троюродными братом и сестрой. Им пришлось преодолеть немало трудностей и приключений, включая похищение невесты. Они вряд ли обрадовались бы повторению своей истории в судьбе сына. Да и Алексей Ушаков, скорее всего, не дал бы согласия на брак дочери с ее троюродным дядей. Второй (и не менее важной!) помехой была молодость Глинки – ему шел двадцать второй год, планы были большие. Он подавал надежды как музыкант и твердо знал, что будет учиться дальше: совершенствовать исполнительское мастерство, мечтал заняться и сочинением музыки. В ближайших планах было длительное путешествие по Италии и Германии с целью лучшего знакомства с европейской музыкой.
При всей чувствительности натуры Михаил Глинка был человеком достаточно трезвомыслящим. Артистическая утонченность вполне уживалась в его характере со способностью к житейскому расчету. Пережив гамму тончайших любовных чувств, Мишель Лизе предложения не сделал, отлично понимая, что этот брак по многим причинам невозможен.
Девушка и в дальнейшем сохранила со всеми Глинками родственные отношения, помогала матери Мишеля и ему самому в каких-то бытовых вопросах. Замуж она вышла очень поздно, около сорока лет, за некоего Мицкова, председателя Смоленской палаты уголовного суда. Детей не имела.
Глава 2. Даша, Нинкина внучка
Елена Семеновна старалась звонить Даше хотя бы раз в два дня и заходила к ней каждую неделю. Племянник Юра с семьей не вернулись еще из Пржевальского, остались на даче на осень. После Юркиной женитьбы у них оказалось две квартиры. Племянник с семьей остался в дедовской, на улице Бакунина, а Елена Семеновна теперь жила по большей части в однокомнатной квартире его жены Маши. Однако на время отъезда «детей» (так она называла семью племянника) Шварц предпочла вновь поселиться в большой квартире на улице Бакунина[1]. Отчасти она сделала это ради Даши – отсюда ближе к ней идти. Даша была внучкой ее очень давней и хорошей знакомой; в какой-то период, в ранней молодости, они, пожалуй, дружили.
Нина Леонова, Дашина бабушка, с детства жила в одном доме с Лелей Шварц. Дом этот огромный – по сути, пять самостоятельных домов, составляющих изощренную, однако не лишенную изящества фигуру, – в Смоленске он известен под названием Пентагон. За конфигурацию его так и прозвали. Хотя, если честно, архитектура ничем не напоминает здание американского Министерства обороны. Ничем, кроме пяти составляющих большое здание, впритык теснящихся отсеков; так что название себя оправдывает.
Этот дом строился еще до войны как общежитие льнокомбината, после войны достраивался, перестраивался. Там и после войны были сплошные коммуналки на три-четыре семьи.
Когда семья Шварц переехала в этот дом, Леоновы уже в нем жили. Родители Нины получили там комнату еще до ее рождения, вскоре после войны. Мать работала художницей по тканям на льнокомбинате, ей и дали комнату. В коммуналку и Шварцы вселились двумя годами позже Леоновых. Им дали комнату с другой стороны здания. У Лели отец на льнокомбинате был инженером-наладчиком. Семьи росли, появлялись дети, коммуналки расселялись, и к восьмидесятым годам обе семьи жили в отдельных квартирах. Шварцы с одной стороны Пентагона, Леоновы – с другой. Дети были знакомы, так как вместе играли во дворе. В младших классах Леля с Ниной и учились вместе, в двадцать восьмой школе. Потом Леля перевелась в седьмую, потому что туда перешел работать учитель математики – а это был любимый Лелин предмет. Все говорили, что у нее большие способности к математике, а учитель был выдающийся, вот Леля и перешла. Нина осталась в прежней школе, рядом с домом: к математике она была равнодушна, да и вообще училась средне. Тем не менее они продолжали дружить, со временем дружба даже усилилась: обе девочки отличались веселым нравом и жаждой свободы, что в переходном возрасте приняло форму протеста против скучных правил, насаждаемых взрослыми. В старших классах Нина и Леля вместе посещали тусовку подростков в знаменитом бомбоубежище Пентагона, там с удовольствием отплясывали рок-н-ролл, курили, даже пробовали пить вино… К счастью, в ту пору еще не были распространены наркотики.
1
Про Юркину семью и обе квартиры читай в романах «Русское сокровище Наполеона» и «Утраченный дневник Гете»