И чего он добился за эти годы? Ведь доживают до такого возраста считанные единицы.
А ни хрена он не добился. Председатель колхоза, знал бы отец… Валентин Александрович помнил коллективизацию, их семья как раз и попала под знаменитый указ — не сказать, чтобы они жили богато, но имели гусей, корову, лошадь… Все зарабатывалось кровавыми мозолями и трещащей спиной, хоть Валя и был еще совсем ребенок, но помогал отцу чем мог. До сих пор заставь — лошадь запряжет с закрытыми глазами…
Потом их пришли раскулачивать. Свои же, деревенские.
Отец как-то очень быстро спился, года не прошло. Валя помнил его последние дни — от огромного отца остался лишь обтянутый дряблой желтой кожей скелет, на костлявых, неправдоподобно тонких плечах сидела огромная голова, оставшаяся почти прежней…
Они с матерью переехали в Калинин, подальше от своего прошлого. Всю страну тогда трясло… Их больше не тронули.
Поступая в институт, Валя скрыл некоторые подробности своей биографии. Он уже с седьмого класса ходил с комсомольским значком, весь такой из себя правильный… Но с червоточиной в сердце. Так и не смог до конца поверить государству, убившему его отца.
А многие верили…
Потом война, ранение, орден, потом — госбезопасность, в которой началась оглушительная по тем временам карьера… Вот там уже грыз червячок — он не такой как коллеги, ему есть, что скрывать — и если всплывет, не сносить головы. Умер Сталин, все ведомство перетряхнули — он избежал чисток.
Потом — проект «Посылка»… Слава богу, если он есть, в день катастрофы его не оказалось в бункере — сломал ногу и валялся «дома». В кавычках — потому, что их не выпускали за пределы деревни — только он знает, какие меры безопасности предпринимались, чтобы внешне все выглядело мирно и пасторально. Чуть ли не самих себя боялись и подозревали…
Выселки поймали его в сеть еще до аварии. И больше не выпустили.
И — смысл барахтаться?
Он все же решился откинуть одеяло, передернулся от холода; аккуратно, чтобы не разбудить жену, выбрался на край кровати. Встать оказалось сложно, хоть пол и покрывал домотканый половик, все равно холодно. Нашарил шлепанцы, прошаркал к стулу и надел штаны — о будущем нужно думать всегда… рубашка, казалось, не коснулась кожи, так и повисла на мурашках. Свет не зажег.
Водка оказалась на месте, в шкафчике. Нащупал бутылку, полупустая; выбрал другую, тяжелую. Все же пришлось нащупать спички и осветить кухню — лампа на столе, на своем месте. Фитиль не хотел разгораться, только когда Валентин Александрович ожег пальцы второй спичкой, неуверенный огонек, наконец, перекинулся на горелую полоску ткани. Все умирает, останавливается, разваливается. Этот Вадим вынул из их мира заводную пружину…
Кто — как, а он ему благодарен.
«Беленькая» пошла тяжело, он подавился, спиртное закапало из носа, обжигая слизистую… Героическим усилием не закашлялся, из глаз хлынули слезы. А он даже носом не шмыгнул, боясь разбудить жену.
Захорошело сразу — еще бы, ноль семь, как-никак; но жизнь легче не показалась, наоборот, он укрепился в своем решении. Да, трусливо, да, подло — но умереть достойно легче, чем достойно жить… Он прожил и так неплохо. Голову ни перед кем не гнул, не лебезил, всегда старался поступать по совести… только лгал частенько. И самому себе — в том числе.
Это все было до Выселок. До этих тварей с нарисованными на лице, мертвыми глазами.
Он постоял в проеме спальни, подняв лампу к потолку. Ближе подойти не решился, чувствовал себя отвратительно виноватым… Свет почти не пробивался сквозь закопченное стекло, рисовал только плавные пастельные линии лежащего под одеялом тела. Человек, который когда-то был дороже всего остального мира, но осточертел за шесть десятков лет. Ушла любовь, завяли помидоры…
А может — и не было ее, любви. Так, гормоны…
— Прости меня… — одними губами, стыдливо. Трусливо. Докатился, мать твою. — Если сможешь…
Уже двинувшись по коридору, заметил, что пошатывает. Быстро она взяла, быстро… Потому, что залпом. Так можно и не успеть…
… В прихожей прихватил с умывальника мыло…
… И лишь когда разверзлась под ногами пустота, вдруг понял, что он был нужен — и ей, и всем этим людям, которые привыкли с любой проблемой бежать к нему. Но ей больше…
… Успел пожалеть, руки почти успели ухватиться за веревку…