Уже двинулся на выход — но обернулся в дверях.
— А ты знаешь… мне понравилось. Приду — повторим…
Инга подошла сзади, обняла его за плечи.
— Ну как себя чувствуешь?
— Нормально. Только спать хочется… — он оторвался от бесстрастных глаз иконы. Глаза в полумраке, разгоняемом керосинкой, выделялись как две миндалевидные луны. Глаза святых сияли. Странно, их всегда рисуют такими… Даже слова не подобрать. Они печально смотрят на тебя, как будто ты уже виноват во всех грехах; даже в том, что папа захотел маму, а мама согласилась — и то твоя вина. Хоть лоб о пол расшиби в молитвах, хоть соблюдай библию как солдат-первогодок — устав… Все бестолку. А может, они потому печальны, что видят из своих красных углов нормальную человеческую жизнь, которой сами себя лишили? Ну что же, не всем ходить с нимбом над головой. Вот только посмотришь в эти глаза, искупаешься в этой вселенской скорби — и понимаешь: посредников не нужно. Бог тебя услышит и так — если ты обратишься искренне.
В конце концов, ты же его ребенок.
А сухонькие старушки самозабвенно подкидывают очередному батюшке свои копеечки — а то его иномарке уже два года, посвежее надо… Вот местный батюшка живет так же, как остальные; днем гребет навоз на ферме, а вечером освящает дома, защищая свою паству.
Жил раньше.
Вадик все поменял.
Он повернулся, обнял ее, ткнулся носом в макушку.
— Ляг, поспи. Не издевайся над собой.
— Я не издеваюсь. Я лишь хочу быть уверен, что справлюсь с этим… Зверем.
— Справишься. С того раза ведь держишься? — Он кивнул. — Ты сильный. Катька вон, полжизни с этим жила. — Она отступила на шаг, улыбнулась. — А я, наоборот, хочу попробовать в тебе зверя разбудить…
Вадик обмер, но тут же до него дошел истинный смысл ее слов — Инга развязала пояс халатика и ткань соскользнула на пол. У Вадика перехватило дыхание — нет, они уже занимались любовью — но все получалось как-то спонтанно, быстро, словно они стеснялись друг друга. А сейчас…
Инга стояла перед ним такая… Все слова куда-то порскнули, осталась звенящая пустота, заполненная лишь ей. На ней было красивое белье, красное, почти ничего не скрывающее, лишь подчеркивающее. Высокая грудь, плоский живот с волнующей впадиной пупка — она стояла вполоборота к лампе и в ложбинки заползла темнота, мягкая, уютная; нежная на ощупь — даже если бы он и не знал, то сказал бы с уверенностью.
Красное… Теперь Вадик начал понимать быков на корриде — матадор им нафиг не нужен, они на тряпку кидаются. Или они дальтоники? Он чуть не рассмеялся вновь появившимся мыслям, прогнал их — да они и сами куда-то торопились…
— Тебе нравится?
— Без него тебе намного лучше… — Вадик внезапно охрип.
— Ну так сними… — ее руки снова легли на плечи, спустились, выпростали из тянучек и сняли футболку; Вадик, не торопясь, повел подушечками по бархатной спине, добрался до замочка…
На веранде что-то разбилось, он вздрогнул, остановился.
— Наверное, кот соседский забрался… — она привстала на цыпочки, коснулась своими губами его… но тоже замерла, почувствовав, что он не отвечает.
— Нет, не кот. — Он мимолетно чмокнул ее в лоб, направился к выходу. — Этот кот побольше соседского.
Дверь не открылась, даже не дернулась. Вадик посмотрел на засов — все открыто… Обратился в ощущения — за дверью что-то шипело, легонько потрескивало. Обивка двери, старый истрепанный дерматин. И — такие же звуки раздавались с потолка; Вадик прикрыл его от дождя старой парниковой пленкой. Назавтра собирался в лес, за стропилами… Пахнуло легким дымком, он все еще недоумевающе посмотрел на Ингу, уже накинувшую халат…
В этот момент между досок потолка пролился огонь и брызнул на половик, сразу осветив прихожую.
Подперли дверь и подожгли.
Глава 7
Галя остановилась не доходя калитки, глядя на дело своих рук. Колебалась до самого последнего момента, все боялась, что не хватит духа поджечь. Хватило, еще как хватило…
К дому приближалась на цыпочках, задержав дыхание; все боялась, что скрипнет дверь и на веранду выйдет это… Когда подкралась к двери, ей почему-то втемяшилось, что существо ждет ее, затаившись на темной веранде — разве еще не вся деревня слышит бешеные удары ее сердца? День угасал, туман стал темно-синим, из него барельефом проступала входная дверь — и больше ничего не существовало в мире Гали; смутная темно-синяя дверь и шуршащий пакет в руке. Слишком громко шуршащий, заглушающий даже сердце…