Третий раздел стер Польшу с карты Европы, и властители условились не упоминать ее ни в монарших титулах, ни в названиях присоединенных провинций. Куда труднее оказалось удалить Польшу с карты ментальной, из мировоззрения европейцев – в первую очередь самих поляков. Согласно легенде, в 1794 году разбитый русскими Тадеуш Костюшко в отчаянии воскликнул: “Finis Poloniae!” (“Конец Польше!”) Позднее он уверял, что это ложь. И многие поляки отказывались признавать, что страна потеряна навсегда. Кое-кто вступил в революционную армию Наполеона и дрался под знаменами будущего императора в Италии, в Египте и даже на Гаити. Первая строка их марша (теперь – гимна Польской Республики) гласит: “Еще Польша не погибла, коль живем мы сами”2.
Наполеон никогда не забывал верности польских легионеров и то, ради чего они боролись. Выступая перед депутатами сейма Герцогства Варшавского в первые дни войны, повелитель Европы напомнил о храбрости польских частей Великой армии и обещал воплотить их мечту в жизнь. Император сказал: “Я люблю вашу нацию. Вот уже в течение шестнадцати лет я видел ваших воинов, сражавшихся со мной на полях Италии и Испании. Я аплодирую вашим поступкам. Я одобряю все усилия, которые вы намерены употребить, и сделаю все, от меня зависящее, дабы поддержать ваши намерения. Если старания ваши будут единодушны, можете питать надежду заставить ваших врагов признать ваши права”3.
Намерения и права, которые имел в виду Наполеон, нашли отражение в докладе, подготовленном немного ранее в сейме:
Мы восстановляем Польшу на твердыне права, данного нам природой, на объединениях наших предков, на святом праве, признанном всем миром, которое было купелью рода человеческого. Восстановляем Польшу не только мы, вкушающие сладость ее возрождения, но и все жители различных стран, ожидающих своего освобождения… Несмотря на продолжительную отторгнутость, жители Литвы, Белой Руси, Украины, Подолии и Волыни – наши братья. Они поляки, как и мы, они имеют право пока звать себя поляками4.
Наполеон сообщил депутатам, что не может нарушить данное Австрии слово. С Австрией у него мир, поэтому об австрийской части Польши нечего и говорить. Но с русской частью таких трудностей нет. Император продолжал: “Пусть Литва, Самогития[12], Витебск, Полоцк, Могилев, Волынь, Украина и Подолия одушевляются тем же духом, который встретил я в великой Польше, и Провидение увенчает успехом святое ваше дело”5.
12 (24) июня 1812 года Великая армия пересекла Неман и начала поход вглубь России по землям, отнятым Екатериной II у Речи Посполитой. Жители Герцогства Варшавского волновались и ждали восстановления своего государства и воссоединения с братьями по ту сторону границы. Поляков в рядах Великой армии насчитывалось около 80 тысяч – каждый девятый солдат. Неудивительно, что первая битва русской и французской армий в конце июня была, по сути, сражением русских и польских соединений. То, что для стороннего наблюдателя выглядело противостоянием Наполеона и Александра, на деле было схваткой польских улан и казаков (главным образом донских, но также и украинских). Они продолжили свою вековую войну все там же – на восточных окраинах бывшей Речи Посполитой. Казаки победили, однако вынужденно отошли. Бой они завязали только для того, чтобы армия Багратиона могла отступить вглубь страны.
Вторжение Наполеона и оставление Москвы после ничего не решившей Бородинской битвы в сентябре 1812-го возбудили в русских сильные патриотические чувства, смешав их с антифранцузскими и антипольскими настроениями, которые укреплялись в России с 90-х годов XVIII века. Русская пропаганда, которую возглавил адмирал Александр Шишков – новый государственный секретарь и глава “русской партии” при дворе, – остро нуждалась в символах патриотизма. Она обрела их в истории борьбы с польскими интервентами в Смутное время. В манифесте от 6 июля Александр I призывал “верных сынов России” и “народ русской, храброе потомство храбрых славян” встать на бой с неприятелем. “Да встретит он в каждом дворянине Пожарского, в каждом духовном – Палицына, в каждом гражданине – Минина”6, – писал Шишков, приводя в пример вождей ополчения двухсотлетней давности. С взятием Москвы Наполеоном в древнюю столицу впервые за двести лет вошли иноземные войска. Параллель между захватом Москвы поляками в 1612-м и французами в 1812-м была неизбежна.