Лицо Игоря не изменилось. Оставалось серым и неживым. От резвости не осталось и следа – всё было стёрто.
— А если я сделал что-нибудь?.. — с тревогой спросил он. — Убил кого-нибудь? Что тогда? Чем я мог заниматься три года?.. — Его голос затухал быстрее, чем синело небо. — Я думал… это был сон. Я в поезде. Еду к тебе. Смотрю в окно. А там виды… безграничные. Не могу оторваться. Меня манит туда. Так сильно, что я забываю обо всём. А в голове пустота. И я выхожу на остановке. Иду, куда глаза смотрят. Но я думал, мне это приснилось. Когда я проснулся, я снова был в поезде. И ехал к тебе.
***
— Может, ну, всё-таки позвоним твоим родителям?
Утром Игорь выглядел хуже. Появились круги под глазами. Он не спал. Размышлял и строил догадки о том, что произошло. Могло произойти и своими руками он мог совершить. Сколько страшного он придумал себе? Сколько нейтрального? И попытался ли представить что-нибудь хорошее?
— Не надо. Пока. — Равнодушно отозвался он.
В глазах ни намёка на влагу. Он мог расплакаться, но оставался непроницаемым. Мог вопить в агонии безызвестности, но сидел спокойно и думал. Слишком спокойно, что вызывало больше волнений. Лицо превратилось в маску, покрытую воском томления.
— О чём думаешь?
Игорь не заикнулся об очевидности вопроса.
— Почему пошёл. И забыл.
— Это… важно?
— Разве это может быть не важным? Что бы ты чувствовал на моём месте? Я думаю, не меньше моего висел над всем этим. — Игорь громко вздохнул. Он потратил весь воздух в лёгких на этот размеренный темп и попытку казаться невозмутимым и контролирующим ситуацию.
Раньше Игорь без передышки мог болтать и не сбиваться с мыслей.
Таким, каким Лёша видел его сейчас, он предстал впервые.
— Боже, — прошептал Игорь и закрылся руками.
Его трясло.
От взгляда на друга из души прорывались чёрные силки. От них шла вредность – ироничная жалость. Лёша не понимал, из каких мыслей она полезла, но удерживал её, не давал покинуть пределы собственного тела. Сейчас он должен проявить поддержку, сочувствие, показать, что ему не безразлично, но, пока Игорь бездействовал и дрожал, тогда как всегда шёл напролом и сбивал препятствия с пути, не побеспокоившись о последствиях, эти слова оборачивались бездушной фальшью и меркли. Сохли и разваливались в песок. Из которого выглядывало одно единственно верное чувство из недопустимого.
— Что будешь делать?
— А мне откуда знать? — Игорь сильнее вжал ладони в лицо.
— Ну, а если не тебе, то кому?
Слова Игоря действовали на него самого.
— Это – не та ситуация, где я мог бы без сомнения сказать, что мне делать дальше. Это – не шутки… Я, правда, забыл, что случилось – как быть с этим?
— А зачем тебе изначально, ну, потребовалось забывать? Зачем ты пошёл туда?
— Я же сказал, что не знаю! — вспылил Игорь.
— Или не хочешь знать?
Лёша знал, что силки вырвались и сдавили. Но не его, а друга. Он поступал нехорошо – давил, вгонял в неприятные мысли, но делал то, что было честным.
— Иногда я считал, что в тебе много спеси… — Через молчание слова Лёши казались слишком громкими и надменными. — Это не всегда было плохо. Только тогда, когда ты забывал обо всех. Когда шёл напролом. Не оборачивался. Тебя не волновало, заденешь ты кого-нибудь или оскорбишь. В такие моменты ты был эгоистичен, но больше всего казался… самим собой, что ли.
***
Прошла неделя. Неделя молчания и алых закатов. Игорь и Лёша не разговаривали, словно обсудили подходящие варианты в мыслях и пришли к наилучшему решению. Они вместе завтракали, обедали, ужинали, гуляли, ходили на речку, встречали рассветы на крыше дома, но не обменивались и крупицей слов, которая могла бы описать их отношения.
Будто бы они стали друг другу – никем. Но не незнакомцами. Они знали друг о друге, признавали, были вместе, но не проявляли хотя бы отдалённых признаков близости.
Она исчезла. Как и границы, которые определяли своих и чужих. Они просто были. Существовали. И никак не влияли.
Игорь проводил время на чердаке. Лежал на дощатом и пыльном полу и превращался в присказку для страшного дома из детских сказок: «Говорят, на чердаке, ещё можно увидеть ребёнка. Не совсем ребёнка, но и взрослым не назовёшь. Лежит себе, кажется, ничего не делает. Перебирает в голове воспоминания и отбрасывает ненужные, как добытчик вскрывает раковины, надеясь увидеть жемчуг. Его трудно услышать. Но если встретишься глазами, то увидишь изголодавшиеся и потерянные земли».
Лёше было нелегко думать о чём-то. Родителям Игоря он не звонил. Своим тоже. Проводить время в одиночестве было тяжко, поэтому он поднимался к Игорю и сидел рядом, словно охранял. От собственных слов. Чтобы не всплыли ненароком снова.
— Я знаю почему, — как-то сказал Игорь.
Лёша не смог изобразить удивление. Было видно по Игорю, что он понял, только не сказал. Обдумывал мысль с возможных сторон, и только сейчас решился преподнести старому другу.
— Оказывается, — с осознаванием проговорил он, — мне было плохо.
— Я тоже так подумал. Это ведь была твоя мысль – ну, провести здесь всё лето.
— Ага.
— И уйти захотел затем, чтобы избавиться. От плохого.
— Ага.
— Но что было плохого?
— Я подумал… много всего. Мелочи. И что побольше. Только я не замечал… делал вид, что не замечаю. В дурака играл. Не слушал никого. И всё отбрасывал по сторонам. Чтобы легче продвигаться было. А на деле, только засорял собственную дорогу. И привела она меня к трём годам скитания непонятно где. Чтобы я снова всё забыл.
— Может быть, потом вспомнишь?
— А надо ли?
— Раньше надо было.
Игорь засмеялся. Немного напряжённо. С потугой.
— Это да. А сейчас – не слишком. Ушёл и забыл, чтобы задуматься. Вот и всё.
— Или нет?
— Знаешь, я не хочу думать об этом. Голова болит. Отдохнуть хочу, а там… уже и посмотреть, как надо жить.
— Ты сильно изменился.
— Меня не было три года, — Игорь говорил с такой уверенностью, словно не он неделю назад не мог отойти от правды.
В иссохших землях зажглись первые огни поселенцев.
— Ты только не забудь об этом.
— Конечно.