Зиллах приподнял безвольную руку Уолласа – ту самую, которую он сломал. На ладони тоже была кровь. Уоллас порезался об осколки стекла. Зиллах вновь открыл свою бритву. Он провел лезвием по ладони Уолласа. Зиллах припал к ране губами, и по его подбородку потекла тонкая струйка слюны, подкрашенной кровью.
У Никто в животе заурчало.
Он шагнул вперед и опустился на колени рядом с Уолласом. Щека его деда лежала на осколках разбитой бутылки. Глаза были открыты – в них еще теплилась искра сознания. Ярость и боль. По крайней мере я могу сделать так, чтобы тебе больше не было больно, – подумал Никто. Он приник губами к горлу Уолласа, где еще бился слабенький пульс. Кожа здесь была мягкой и сухой и по ощущениям – очень старой. Подавив хриплое рыдание, Никто впился в горло Уолласа своими заточенными зубами.
Кровь деда была очень горькой.
Но они ее выпили до последней капли.
28
Той же ночью, но чуть попозже, Дух открыл глаза и с недоумением уставился в незнакомый потолок. Там не было ни сухих листьев, ни нарисованных звезд. Только изменчивые узоры из пятен лунного света, похожие на переливы серебристо-белого моря.
На мгновение его охватило легкое головокружение, которое он испытывал всегда, когда просыпался на новом месте в чужой постели. Но потом – постепенно – мир перестал кружиться, и все встало на свои места. Мягкий матрас под ним, теплое одеяло… ровное дыхание Стива, его теплая кожа и запах, который сильно изменился за последние несколько дней. Дух даже начал задумываться о том, что в организме Стива что-то сместилось и вышло из равновесия.
Обычно от Стива пахло пивом, но в последнее время от него все чаще и чаще шел резкий запах виски. И грязных волос. Но это было нормально, потому что волосы у Стива заметно отросли, и он считал, что мыть голову каждый день – это большой геморрой. Но сейчас от Стива пахло вдобавок и грязной одеждой, и несвежим бельем, и еще чем-то совсем уже незнакомым и непонятным. Дух поднял голову и втянул в себя воздух, стараясь определить, что же это за запах. Это был запах усталости на грани срыва, запах вскипевших мозгов, запах отчаяния.
Это могло означать, что уже очень скоро Стив может сорваться за грань безумия. Что уже очень скоро он скажет: Да гребись оно все конем, – и окончательно сдастся. Стив по-прежнему любил Энн, но это была никудышная, плохая любовь – любовь, из-за которой он ненавидел и презирал себя. Именно за то, что он не может ее забыть. Теперь Стив винил только себя. И, кстати, правильно делал.
Но Дух беспокоился, как бы эта вина не растянулась навечно; а это было совсем ни к чему. Если Стив будет и дальше терзать себя, кому от этого будет лучше? Стив уже сделал, что сделал… и как говорится, сделанного не воротишь. И зная Стива, можно было с уверенностью предположить, что по-другому он бы просто не смог. Если бы сейчас у него появилась возможность переиграть прошлое, он все равно сделал бы то же самое. Потому что он бы просто не смог по-другому.
Стив всегда был таким: пер напролом через стену огня и не то чтобы не боялся обжечься, а просто не мог обойти огонь стороной. Когда его прожигала боль, он становился более сильным, более чистым. Но иногда боль почти убивала его. И тогда он пытался ее погасить, накачиваясь спиртным, но это лишь разжигало пламя.
Но Энн так и не сумела – или не захотела – понять, какой Стив на самом деле. Рок-музыкант с сотней бессонных ночей, запечатленных в сердце, – ночей, о которых никто не знает и которые никому не нужны; да, он был грубым и даже жестоким, но и ему тоже бывало больно, и унять эту боль можно было единственным способом – сделать вид, что ты ее не замечаешь. Дух смотрел в темноту. Иногда у него возникала мысль, что он был единственным человеком на свете, способным понять Стива. Они были вместе так долго. Но Стиву от этого было не легче.
Он вспомнил, что сказала ему Энн, когда он заехал к ней в гости. Ночь – это самое страшное время, – сказала она. – Она тянется бесконечно. Она знает все мои тайны. И ей нужен был кто-то, кто помог бы ей пережить ночь.
Одну из ночей ей помог пережить зеленоглазый Зиллах. Но кто ей помогает теперь? О чем она думала в те вечера, когда бродила вокруг трейлера на Скрипичной улице, может быть, стучала в дверь и не получала ответа… а может, боялась даже постучать? О чем она думает теперь, сидя в междугородном автобусе, который увозит ее на юг… или слоняясь по темным улицам Французского квартала, вдыхая туман пивных испарений и экстракт времени? Она уже разыскала дом, где живет Зиллах; может, она стоит сейчас под его окном и шепчет слова, которые он никогда не услышит?
Что помогает ей пережить эту ночь? И что поможет ей пережить все остальные ночи, когда внутри нее зреет отравленный плод?
Дух сел на постели и опустил ноги на пол. Он почувствовал собственный запах. Его одежда была не чище, чем у Стива, – разве что не залита пивом. Они сорвались в Новый Орлеан, не взяв с собой даже смены одежды. В чем были, в том и поехали. Завтра надо пойти и купить хотя бы по новой футболке. Что-нибудь стильное и утонченное, наподобие фирменной футболки какого-нибудь устричного бара с надписью: РАСКРОЙ МЕНЯ, ВЫСОСИ ВСЕ МОИ СОКИ, СЪЕШЬ МЕНЯ ЗАЖИВО.
Деревянный пол был холодным. Лунный свет омывал ноги Духа. Он медленно встал, стараясь не разбудить Стива. Впрочем, предосторожности были излишни. Стива теперь и из пушки не разбудишь. Сегодня вечером Стив предпринял большую пивную вылазку: он собирался выпить по кружке «Дикси» в каждом баре на Бурбон-стрит. Если не было «Дикси», он пил «Будвайзер». Все бары они обойти не успели; где-то на середине сего грандиозного мероприятия Духу все-таки удалось увести Стива домой и уложить его спать.
Сам Дух тоже выпил немало. Его до сих пор пошатывало. Чтобы не потерять равновесия, он ухватился за дверную ручку, постоял пару секунд, открыл дверь и вышел в коридор.
Их со Стивом комната была самой первой на этаже, ближе всех к лестнице. Рядом располагалась комната таинственных гостей Аркадия, за ней была ванная – куда, собственно, и направлялся Дух, – а за ней спальня самого Аркадия.
Проходя мимо открытой двери второй комнаты, Дух невольно повернул голову. Лунный свет струился сквозь грязное окно. Холодное сияние разливалось по сбившимся простыням на постели, по деревянным половицам. Дверь в кладовку оставалась в тени, так что Дух не мог разглядеть, открыта она или нет. У подножия кровати, наполовину лежа на полу, висело какое-то маленькое скукоженное тельце.
У Духа перехватило дыхание. Ему показалось, что темный силуэт у подножия кровати слабо шевельнулся. Дух сделал два шага назад. Может быть, обитатели этой комнаты и в самом деле – те самые существа, которые убили Эшли? Неужели Аркадий такой извращенец?! Может быть, это ссохшееся тельце – очередная их жертва: ребенок, из которого высосали всю жизнь, мертвая оболочка? Или, может быть, это какой-нибудь талисман вуду, сделанный самим Аркадием, некая колдовская кукла, которая может ожить и наброситься на него в кошмарной пародии на ритуальный танец?
Дух еще на секунду задержался в дверях. Он тряхнул головой, чтобы волосы упали ему на глаза. Ему совсем не хотелось знать, что это за странное тело висит на кровати. Ему хотелось закрыть дверь, сходить в туалет и вернуться к себе. Там, рядом со Стивом, ему будет не страшно.
Но ему надо было знать, что здесь происходит. Опасно здесь или нет. Стараясь не задумываться о том, что он делает – чтобы не испугаться и не отступить, – он подошел к кровати и ткнул пальцем в непонятное тело.
Подушка, сбившаяся в тугой клубок. Всего-то на всего. Теперь Дух был даже рад, что рядом нет Стива. Ему было бы стыдно, что он испугался какой-то подушки. Но потом ему захотелось, чтобы Стив все-таки был с ним рядом, пусть даже он бы назвал его трусом и идиотом. Пусть бы он даже над ним посмеялся. В последнее время Стив почти не смеялся. Даже сегодня. Обычно, когда они напивались, они начинали вспоминать смешные случаи и приколы из детства, подкалывали друг друга, отпускали дурацкие шутки. «Блин, Стив, – сказал бы Дух, – ты уже накачался этим проклятым пивом по самые пончикряки». А Стив бы невозмутимо ответил: «Ага, пончикряки уже забулькали».