— Я благодарна за заботу, — мой голос был холоден. — Но я в порядке. Тебе не нужно приезжать.
Некоторое время Денис молчал. В трубке раздавалось тихое дыхание и и представляла его рядом. Год назад в этот же день он был со мной и просто слушал. Но я не могу повторять одни и те же истории по кругу. Нужно отпустить.
— Сколько прошло лет, Эля?
— Семь.
Я положила трубку. Дым был чересчур едким, дыхание Джерома громким и комната совсем маленькой. Мне было тесно. Я нуждалась в пространстве.
— Эй, ты как? — я почувствовала прикосновение к своей руке.
— Все в порядке, — если повторять это как можно чаще, когда-нибудь окажется правдой.
— Ты дрожишь, — Джером сжал мою руку, и я вцепилась в нее, как утопающий за соломинку. Но меня нельзя вытащить. Слишком глубоко.
То, как я поцеловала Джерома, сложно было назвать романтичным или страстным. Скорее, отчаянным. Он был рядом, держал мою руку, а мир вокруг хотел растоптать меня, уничтожить. Я нуждалась в нем. И, наверное, не выдержала, откажи он мне.
Но Джером не оттолкнул. Его руки мягко гладили мои волосы, он был нежным, словно старался успокоить меня, как раненого зверя.
— Ты уверена? — это все, что он спросил. Его жизнь, как и моя, сплошной хаос. Он понимает, что я пытаюсь спастись и готов помочь. Я чертовски нуждалась в нем.
— Пожалуйста, — я притянула его ближе. — Останься со мной.
Не дай мне уйти. Не позволяй им забрать меня. Я готова была просить еще о многом, но Джером все понял без слов. Он был рядом: со своим громким дыханием и пронизывающими зелеными глазами. Я нуждалась в нем, а он вытягивал меня с самого дна.
Если бы мы были способны хоть кого-то спасти.
Глава 8
В этом мире, пугающем и одиноком, состоящем из смертей и круговорота боли, существует ли шанс, один на миллион, что мы еще можем быть спасены? В моем сердце живет надежда, за что я достойна презрения. Это нелепо... после стольких потерь.
Некоторые верят, что Земля — единственная населенная планета во всей Галактике. Обычно эти люди саму Вселенную представляют лишь в объемах Солнечной Системы. Я считаю, что мир, настоящая жизнь, там, где нас нет. Человек создан для страданий. Мы — инопланетный жестокий эксперимент, недолюди, вращающиеся в паутине своей боли. Столько рассказов про Ад и муки... Нас этим запугивают всю жизнь, но что, если Земля — и есть Ад?
Возможно, мы все провинились в прошлой жизни. И нас выслали сюда для искупление грехов. Если это так, то продумано совсем неплохо: пожив на этой планете, я точно осознаю ценность жизни. Я больше сюда не захочу.
И несмотря на мои пессимистичные мысли, я лежу на плече Джерома, уткнувшись носом в его шею, пока он, не спеша, курит.
— Моя сестра умерла семь лет назад, — призналась я. — Мне тогда было пятнадцать, а ей одиннадцать. Совсем малышка. Она болела практически с рождения.
Джером провел рукой по моей щеке. Только сейчас я осознала, что плачу. Оказывается, все еще может быть больно. Больница была нашим местом: там мы росли, играли, разговаривали. Когда мне было лет семь, я даже спросила, зачем родители завели второго ребенка: от нее были одни беды. Мне казалось, что она испортила не только свое детство, а и мое. Впрочем, так оно и было. Но своим юным разумом я еще не осознавала, что сестра сделала это не специально.
Я полюбила ее гораздо позже. Но всегда немного злилась: за мамины слезы, внимание отца, принадлежащее не мне, за больничные вечера. Родители старались изо всех сил, чтобы доказать мне свою любовь, но правда была в том, что я нуждалась в них меньше. И мои достижения никогда не сравнятся с борьбой маленькой девочки за жизнь. Как и мои неудачи нельзя сопоставить с тем, что сестра заболела, не успев даже познать вкус жизни.
Она была вполне милой: со светлыми волосами, голубыми глазами и кожей больничного цвета. Слабая и хилая, еще не осознающая, что дети за пределами больниц живут по-другому. Если Земля — не Ад, то как можно было допустить такое?
— Знаешь, что самое ужасное? — я обращалась не так к Джерому, как к самой себе. — Когда она умерла, я почувствовала облегчение. Решила, что моя жизнь, наконец, наладится. Я всегда хотела быть единственным ребенком.