Ей было плевать на чертовых демонов, ставших свидетелями этой слабости. Ей было плевать на разметавшиеся платиновые локоны, что покрылись пылью и копотью Тартара. Ей было плевать на все три мира. Ей впервые было плевать даже на себя саму. Но только не на Викторию, уже второй раз так отчаянно пожертвовавшую собой ради этого недостойного бытия. Виктория… Имя дочери обдало отчаявшуюся душу ледяным воздухом.
Ребекка Уокер не была бы собой, если бы не нашла силы встать и, с вернувшимся бесстрастием, холодно посмотрела на Геральда. «Думай, думай, думай», — чугунным молотом бились внутри мысли, затягивая напряженную паузу в дрожащий узел.
Сам же Владыка смотрел на эту удивительную бессмертную, пытаясь понять, что именно происходит в ее голове. Перед ним стояла уже не та обезумевшая бессмертная, что всеми правдами и неправдами пыталась увеличить мощь Цитадели ценой души собственной дочери. Ребекка Уокер вновь стала собой — всегда непредсказуемая и неизменно жестокая. Быть может, она уже продумывает план жестокой расправы над тем, кто, вопреки клятве, не смог сберечь ее дитя. Или решает, как залить Преисподнюю кровью всех демонов в отместку за неизбежную и скорую смерть, что ждет ее единственную дочь. Или внезапные и такие несвойственные железной Уокер-старшей потоки слез — лишь хитроумный спектакль, и через миг она проткнет его сердце ангельским копьем и, неся на вытянутой руке его голову, как знамя, вернется в свой Совет. Из раздумий Всадника вывели угрожающее тихие слова.
— Вставай, демон, и тащи сюда своего красноглазого приятеля. Дьявола нужно найти и перенести на землю, — не терпящая возражений сталь прорезала густой воздух.
— И что ты собралась делать? — бровь Геральд изогнулась, а в уставшем голосе появилась нотка заинтересованности.
— Я сделаю то, должна была сделать уже давно, — казалось, что холоднее говорить было уже нельзя, но Ребекка развенчала этот миф. — И то, что не по силам никому. Я спасу свою дочь.
========== Часть 10. Возрождение ангела ==========
— Пресвятое дерьмо, — Ребекка брезгливо поморщилась, войдя в темный сырой грот, где, как считали Адмирон и Владыка, обитал сверженый Сатана. — Как низко пали бессмертные!
— Полно тебе, маленькая серафима, — из тени алым всполохом сверкнули красные глаза Дьявола. — Ниже твоей чудной дочурки мало кто падал! — растянув тонкие губы высохший отшельник обнажил идеальные белые ряды зубов. — Что, прикусила язычок, милая?
Торжествующий смех глухим эхом разнесся под сводами пещеры, но быстро стих, стоило из-за плеча Ребекки появится мрачному Геральду. Смерив старого друга взглядом, которым, казалось, можно уничтожить легионы, новый Владыка вышел на вперед и молча протянул Сатане тяжелые наручники, отливающие свинцом. Обитатель грота слегка наклонил голову, обретя удивительное сходство с облезшим грифом и, наконец посерьезнев, уставился на странную пару гостей.
— Всадник, для чего этот спектакль? Заточить ты меня не сможешь, место занято, убить — по тем же причинам. На твоем месте я бы готовился к славной бойне — я уже чувствую, как за горизонтом гремят семь труб, — улыбка сползла с лица Дьявола, вернув прежнюю снисходительную гримасу. — Не печалься, она пала не зря, к тому же, ты всегда можешь последовать ее примеру: помнится, одно время тебе нравилось на земле — столько войн, распрей… Да, Ганнибал, ты найдешь себе занятие и там.
— Я ничего не собираюсь с тобой делать, — после недолгой паузы тяжело выдохнул Геральд и кивнул на серокрылую серафиму. — Это она хочет с тобой поиграть. Не трать время, тем более, что его действительно мало. Трубы уже поют, в этом ты прав.
— Что ж, играть я люблю, — старый черт усмехнулся и защелкнул на запястьях оковы, стреляя алыми искрами в медленно белеющую от ярости Ребекку. — До сих пор наслаждаюсь результатом последней партии!
— Партия еще не окончена, — борясь с желанием размозжить гладкую голову давнего врага о стены пещеры, прошипела она. — Идем, смрадное отродье.
— Какие жестокие слова, Серафим Ребекка! — картинно охнув, Сатана пошел к выходу, изредка оборачиваясь и скалясь, скрывая за пугающей улыбкой едва уловимое беспокойство — какой бы безумной дрянью она не была, достигнутых ей высот без мозгов и стратегии не занять, а значит, ангельская тварь припрятала какой-то козырь в рукаве.
— Да, Дьявол, ты прав, — услышав его мысли, вскинула подбородок Ребекка, крепче сжимая в руке заточенное до золотого сияния копье последнего архангела. — Я постараюсь тебя удивить.
Накалившееся молчание прерывали лишь тихие шаги, ведущие странную троицу к свету. К Виктории, что терпеливо ждала своего Владыку в доме у озера.
***
Уокер-младшая отрешенно водила пальцами по глади воды, всматриваясь в неровное отражение: синие глаза ожили, но их бессменный обитатель, казалось, отказывался появляться на поверхности — в смертном теле нет места бессмертному духу. Со смесью глубокой горечи и тихой радости она размышляла над тем, как теперь пройдет ее жизнь — идея остаться в Принстоне, поддержанная Герольдом, ей и нравилась и не нравилась одновременно: девушка сомневалась, сможет ли продолжить преподавание, вернув память и окончательно избавившись от личины полубезумной Элли Стоунвол с ее неуемной тягой к бурбону. Тратить время, которого и так мало, на лекции и бессмысленную болтовню с незнакомыми ей людьми? Нет, она не останется там. Она проведёт каждую минуту, что ей еще отпущена, сжимая крепкую сухую ладонь своего демона, бесконечно моля о прощении за столь глупый поступок, что лишил их заслуженного будущего. Вики вспомнила, как утром Геральд неторопливо надевал вещи смертного, внимательно осматривая пуговицы пиджака, пряжку ремня, перебивая зеленые бумажки в портмоне, что выпало из внутреннего кармана. Владыка словно пытался примерить на себя смертную личину, привыкнуть к атрибутам, которые будут сопровождать его весь остаток жизни. Но долгой ли? Если на Небесах в его распоряжении была вечность и легкие морщинки казались лишь приятным дополнением к серьезному собранному образу, то здесь каждая из них, как стрелка жестоких часов, напоминала — осталось не так уж и много.
Едва успокоившуюся гладь глубокого озера накрыл редкий соленый дождь — Виктория смогла бы стерпеть еще одно падение, да что там — сотню: сжала бы зубы покрепче, пробила бы еще не один десяток бетонных блоков, растеряла бы еще ворох черных перьев, но этого она выдержать не могла — сердце, наставник, друг, возлюбленный добровольно отречется от своей вечности и переживет эти муки. И ради кого? Ради ее трусливой души, которая раз за разом выбирала легкий удел — путь жертвы на алтаре войны. Сейчкас Уокер начинала осознавать, что у Леса Небытия миры спасла не отчаянная храбрость, с которой она бросилась в Ничто, а хитрая трусость, скрывающая за собой дикий страх встречи с опасностью: умереть, растворившись в белом тумане, пасть, затерявшись среди серой массы смертных, но только только не видеть, как единственный, кого она любила, страдает.
— Никто не любит гущу кровавого боя и виды павших братьев и возлюбленных, — вернувшийся с зенитным солнцем Первый ангел поцеловал ее в макушку и опустился сзади, согревая кольцом сильных рук. — Не вини себя за эти чувства, дитя мое. В тебе нет трусости, только отчаяние. И ответственность за него несу лишь я.
— Ты не виноват, — Уокер опустила глаза, ощущая, как боль отступает. — Ты дал мне жизнь, и мне жаль, что я столь позорно ее разменяла.
— Дитя мое, ты — Последнее оружие, Сила, что была создана нести лишь смерть и покой, — Эсидриель накрыл ее мягкими серебряными перьями. — И ты всегда будешь тянуться к этому, вне зависимости от того, есть ли эта Сила внутри, или нет. Это понимает даже твой демон. И поэтому он не корит тебя за содеянное. Даже он знает, что Последнее средство навеки оставило на твоей душе печать стремления к гибели.