Выпускной, школьные экзамены, поступление — все трудности этого года залегли неразглаживающимися морщинками на лбу, состарившими мальчишку на несколько лет. Вода неспокойна. Бьется о ноги, мочит загнутые по колено штаны. Они стоят близко, соприкасаясь локтями. Рубашки остались на берегу, как и отцовские часы. Поэтому Себастиан периодически оборачивается, проверяя сохранность семейной реликвии.
Брок в сотый раз убеждается, что не зря взялся тренировать тощего музыканта. Теперь никто не посмеет пошутить на предмет «птичьих косточек», «цыплячьей шеи» и прочей ерунды, от которой страдают дохляки. Единственное, что осталось от прежнего Себастиана — любовь к музыке и длинные волосы, забранные в куцый хвост, и руки. Райт иногда жалеет о необходимости уметь драться. Боится, что тонкие пальцы огрубеют. Но в этом мире иначе нельзя. После Великой депрессии жить опасно в принципе, особенно если ты хилый, каким когда-то был его музыкант.
Себастиан снова оборачивается, случайно задевая локтем. Подтяжки перекручиваются на груди, повторяя контур сильных мышц. Он вообще стал жадным до прикосновений — к бабушке, друзьям, уличному коту, Броку, наконец. Будто мало им обычного голода, так к нему еще и тактильный примешивается. Себ всегда старается прикоснуться, дотронуться, сделать что-то еще, отчего Броку становится в момент душно и немного тоскливо.
Как и все дерьмо в жизни, это случается внезапно. Накатывает волной, осознанием давно известной истины, когда солнце окрашивает небо в розовато-оранжевый. Себастиан убирает отросшую челку с глаз, любуясь закатом. Закусывает губу, жмурится, как довольный кот. Он красивый, подсвеченный этим нежным солнцем. Скрашивается угловатость и жесткость линий. Брок впервые ловит себя на мысли, что откровенно любуется своим… лучшим другом. Он думает, что Себастиан действительно красивый. Не по-женски нежной красотой, а по-мужски: литыми мускулами, четкими скулами, яркими синими глазами, ямочкой на подбородке и все такими же длинными, тонкими пальцами. Брок не может не смотреть на него. Не хочет не смотреть.
— Бастиан, — тихо зовет он.
Тот поворачивается, смотрит из-под вновь упавшей челки, будто ждет чего-то. Он точно не ожидал того, что Брок протянет руку и бережно выпутает из прядей розовый лепесток. Это так нелепо, что он пытается смеяться и смущаться одновременно. Впрочем, со вторым Себастиан справляется отлично, дергано заправляя волосы за уши.
Брок разжимает кулак, и лепесток уносит ветром. Кажется, за траекторией его полета никто не следит. Себастиан прижимает теплую большую ладонь к своей щеке, накрывая сверху длинными холодными пальцами.
«Всегда холодные», — думает Брок.
Если до этого здравый смысл еще теплился на границе сознания, то теперь в голове пусто и звонко. Ни единой мысли о неправильности, о необходимости защитить слишком творческого музыканта, который сам себя защищать не станет, даже научившись. Так спокойно, так правильно, что хочется выть от безысходности.
Щека под рукой пылает. Себастиан подается под ласкающую ладонь, разве что не мурчит. Он целует первым. Сам. Обнимает мокрыми руками за шею. Притягивает ближе.Прикрывает свои невозможные синие глаза и совершенно точно не собирается отбиваться, вгрызаться в горло или бежать. Себастиан нетерпеливо кусает, заставляя скинуть оцепенение.
Мягкие, теплые губы — единственное, что успел понять Брок в том, почти забытом, пьяном поцелуе. И сейчас ничего не изменилось. Будто не было этих двух лет. «Потерянные» — так они называют эти годы после того, украденного поцелуя, про себя. Себастиан прижимается лбом ко лбу друга. Дышит тяжело. Смотрит в глаза, и зрачок расплывается, заполняя радужку.
— Давно?
Брок не узнает свой собственный хриплый голос. Вопрос кажется глупым, и говорить в принципе не хочется, но он должен знать. Сколько лет он понапрасну старался оградить друга от себя, от опасности этих отношений? Он хочет знать, сколько лет он страдал от собственной ненормальности, ненавидел себя и не замечал происходящего с самым близким человеком просто потому, что был слепым трусливым глупцом.
— Всегда.
Ответ не удивляет. Немного озадачивает может быть, но не удивляет. Себастиан нервничает. Его жевательные мышцы напряжены почти до боли, так сильно он сжимает челюсти. Брок оглаживает большим пальцем выступающие жевали, целует в лоб и чудом сдерживает рвущееся наружу глупое хихиканье. Сердце безумно колотится, дышится с трудом. И ощущение такое, словно небо с плеч упало. Какие же они все-таки идиоты. Себастиан улыбается, тянется рукой к чужим плечам. Объятие — новый способ выразить чувства, о которых нельзя говорить вслух.
Когда над головой смыкается вода, Брок не осознает. Он заваливается на спину и тянет за собой улыбающегося Себастиана. Брызги искрятся в ярком свете заходящего солнца. Мальчишка смеется, запрокинув голову. Бьет по воде руками, как маленький. Родной, знакомый до последней родинки, растрепанный, и все же теперь совершенно другой. Более близкий.
Выбравшись на берег, Себастиан смешно трясет головой, заливая все вокруг водой. Брок не умеет выражать чувства. С девушками было проще: они сами себе напридумывают то, что им нужно, от него и слов никаких не требовалось. А с ним так нельзя. С Себастианом надо говорить. С ним хочется говорить, даже если язык превратился в стотонную громадину и отказывается слушаться. Райт любил его. Любил всем своим неэмоциональным сердцем. И больше всего на свете хотел донести свои мысли до Себастиана.
Брока хватает только на то, чтобы подойти ближе к сидящему на камне другу, тяжело осесть рядом с ним, у самых ног, как прирученный зверь, и положить голову на колени. Он сдался. Больше нет сил делать вид, что дружба — чувственный максимум между ними.
Себастиан запускает пальцы в короткие жесткие волосы. Гладит, перебирает мокрые пряди, успокаивая, придавая уверенность. Капелька воды катится по щеке, холодит кожу, и Брок надеется, что это капает с волос, что он не разревелся, как девчонка, от нахлынувших эмоций. Стоит ему поднять голову, и вся безмятежность вмиг развеивается.
— Себастиан, посмотри на меня.
Тот не отзывается. Молчит. Только с кончика носа капают слезы на его, Брока, щеки. Кажется, вечер должен был закончиться несколько иначе. Уж точно не тихими всхлипываниями и дрожащими руками. Брок осторожно прижимает к себе вздрагивающее тело. Ну и что с ним теперь делать?
Брок приглаживает влажные растрепанные волосы, пытается заглянуть в глаза. Пару минут качает из стороны в сторону, словно младенца баюкает. Он себе никогда не признается, но тихие слезы его пугают гораздо сильнее, чем скандал, сопровождающийся диким криком.
— Ты слишком эмоциональный, малыш. С этим надо что-то делать.
— Три года, Брок, — Себастиан упирается лбом в его плечо и шмыгает носом, — Три чертовых года я был уверен, что по мне плачет психушка. Я заслужил возможность немного побыть девчонкой.
— Ты не девчонка. Просто чересчур эмоциональный подросток.
Себастиан нервно смеется, целует соленый висок и снова прижимается лбом к теплой коже. Он не уступает Броку в силе, в росте или другим физическим показателям. Но рядом с ним все равно чувствует себя ребенком. Возможно, потому что знает — его всегда поддержат, подставят сильное плечо, дадут возможность просто быть собой. Он благодарен за это лучшему другу. Благодарен за возможность побыть слабым, хоть на несколько минут. Порой, каждый нуждается в этом.
— Что теперь с нами будет?
Всю дорогу до дома, сжимая в ладони холодные пальцы, Брок боялся услышать, но ждал этот вопрос. Ему нечего ответить. Он не знает, что будет дальше. Не знает, как быть счастливыми в мире, где таких, как они, забивали камнями за баром в доках каждый вторник.Насмерть. Он не знает, как защитить парнишку, доверившего ему свою жизнь, потому что не знает, как защитить самого себя. Он ничего не знает. Только старается верить в лучшее и не думать о мертвых телах, которых периодически достают из воды.