— Почему ты вспомнил? — интересуется он.
— Не знаю, — Брок вздыхает, прижимается лбом к бедру, — Это ведь было совсем недавно.
А посчитать, так восемь лет прошло. И сейчас нам уже за двадцать. И мы уходим на войну всего через полгода. Словно кто-то глупо шутит с нашей судьбой. Не могу поверить, что когда-то ты был щуплым молчаливым музыкантом, и любой фриц без усилия мог свернуть твою цыплячью шейку. А теперь посмотри на себя.
— Я почти как ты.
— Нет, ты другой. Нельзя тебе туда, Бастиан. Нельзя! — Брок сжимает холодные пальцы до боли, будто пытается передать, что чувствует.
— Скажешь хоть что-нибудь о том, что мои руки не предназначены для оружия — ударю. Правда, Брок, ударю. Я не хуже тебя могу воевать. И причин у меня не меньше.
Это смешно. Но Брок отчаянно хочет сказать, что ему нельзя на войну, потому что убьют. Потому что Крис просил не пускать. Потому что и без него есть те, кто будет сражаться. Себастиан должен быть тут, в безопасности. Играть, писать свои непонятные закорючки и улыбаться, освещая этот серый мир. Потому что если его убьют, Брок тоже умрет.
Себастиан просит не провожать его на вокзал, потому что не сможет сдержать эмоций. Брок вылезает через окно, по пожарной лестнице, как только тот выходит из квартиры. На вокзале непривычно шумно и многолюдно. Мальчишки в форме стоят по стойке смирно. Тощие, смешные. Будущие герои или безымянные трупы — тут как повезет.
Их отпускают на несколько минут попрощаться с родителями. Миссис Грин обнимает внука, вытирая слезы. Брок подходит тихо. Разворачивает к себе за локоть и обнимает. Целует в висок, под каской. Надо же, в полном обмундировании поедут, наверное, чтобы привыкли к форме. Себастиан не вырывается, только вздыхает тяжело, мол, просил же.
— Люблю, — шепчет он.
— Люблю, — говорят в ответ.
Себастиан криво улыбается. Сжимает запястье до синяков и уходит на построение. Аманда кладет руку Броку на плечо, и он моргает, словно очнувшись, машет рукой удаляющемуся силуэту. Себастиан уже не видит этого. Миссис Грин отвозит парня домой.
— Завтра и ты уедешь. Оставили старушку одну. Не стыдно?
Брок сидит на темной кухне, пьет ледяное молоко. Аманда включает свет. Старается улыбнуться. Райт не может себя заставить даже приподнять уголки губ. Она садится рядом, позволяет опустить голову на свое плечо, обнимает.
— Ну, что ты? Все хорошо. Он вернется через полгода, тебя еще раньше отпустят. На флоте всегда учения дольше проходят.
Брок не плачет, конечно, нет. Глаза жжет, дыхание перехватило, и в горле застрял неприятный ком, но слез нет. Он уходит в пустую комнату, собирает вещи. До полуночи смотрит в потолок. Спать одному в холодной кровати кажется ужасно нелепым. Всю ночь ему снится удаляющийся силуэт в каске, натягивающаяся нить, между ними и черные скрипичный ключ на расслабленной спине.
Утром его будит миссис Грин. Она же готовит завтрак и провожает его на вокзал. В этот раз там тоже шумно, не протолкнуться. В толпе он видит мать. Она бежит к нему, придерживая маленькую шапочку. Обнимает, плачет, будто думает, что убьют прямо на тренировочном полигоне. Не убьют. В конце концов, младшего сына она потеряла задолго до этого.
========== 12. ==========
12.
Они не пишут друг другу письма, не созваниваются. Они не видятся. Они как будто существуют в разных мирах. Хотя, в какой-то степени так и есть: один все еще на родной земле, другой — в чужой стране, на другом континенте.
Ребята в казармах хвастаются фотографиями своих девушек, обещавших ждать любимых солдат.Райта никто не ждет. Может быть только мама, но он не уверен. Она тоже не пишет. Он сжимает фотографию в нагрудном кармане и успешно отшучивается от подколок сослуживцев.Броку некого им показать. И каждый раз говорить, что его сердце занято, когда холостые парни собираются в клуб в выходной, надоедает. Но он уперто сидит в казармах каждый вечер. Играет в карты, курит, чистит оружие или тренируется в зале и надеется, что Себастиан все же не нашел себе жену где-нибудь на другом конце света. И они оба вернутся домой перед войной. И у них будет еще один последний поцелуй.
Полгода пролетело, как один день. Тяжелые сапоги, сборка-разборка оружия, марш-броски на десятки километров с полной выкладкой, прочие прелести будней будущих защитников родины. Брок приехал чуть больше суток назад. Но так и не смог заставить себя собраться с мыслями, даже сумки не разобрал. И вот уже несколько часов он сидит в родном доме, в знакомой до боли квартире, на все еще скрипящей кровати. Пахнет пылью и талым снегом, словно в этой комнате весна наступила только с его приездом. Вокруг пусто и тихо. Ни Аманда Грин, ни мать не знают о его возвращении. Он не хотел никому сообщать. Ему необходим покой. И тишина.
Себастиан не стучит. У него все еще есть свои ключи. Он тихо заходит в квартиру. Пол скрипит под ногами.Грин шуршит сумками, проходит в комнату, садится на кровать рядом и молчит. На нем красуется новенькая форма. Щеки музыканта алеют под изучающим взглядом. Скулы — можно порезаться, свежая ссадина на лбу и шрам на виске, которого раньше не было. Но он рядом. Держит за руку, дышит чуть слышно и улыбается несмело. Поправляет обстриженные волосы. Непривычно короткие. Даже слишком.
Брок не может перестать смотреть. Живой, настоящий. Не сон, как каждую ночь почти полгода. И целует он по-настоящему, обнимает за шею, тянет на себя.Теплый.Родной. Брок опускает голову ему на грудь, слушает учащенное сердцебиение и спрашивает:
— Не прошло, да?
— Не прошло.
— Ты ведь пытался?
— Нет. А ты?
— Нет.
Вздох облегчения выходит почти синхронным. А после и смех. Себастиан не лгал. Он ненавидел свою излишнюю эмоциональность, потому что на второй неделе на стену от тоски готов был лезть. Руки тряслись от желания написать хоть пару строк. Но они же договорились не писать. Оба надеялись — а вдруг пройдет. И оба этого до смерти боялись. Видимо любовь, даже «неправильная» не может пройти, так же легко, как обычная простуда. А если и может, то на это требуется гораздо больше времени, чем шесть месяцев.
На кухне пахнет свежеприготовленным омлетом. Себастиан отвык от простого домашнего уюта. Брок в старом затертом фартуке крутится у плиты, пробуждает в голове тысячи воспоминаний о подобных вечерах. Сейчас они кажутся безумно далекими, почти забытыми. Времена покоя и безопасности.
Он осматривает квартиру, будто пытается вспомнить что-то. На учебном полигоне не было пианино. А если бы и было, кто б позволил ему играть? Он смотрит на покрывшийся пылью инструмент с неприкрытой тоской. Бабушка не трогала его. Вообще к нему не подходила. Эта тоска не укрывается от его лучшего друга.
— Бастиан, сыграй мне, — шепотом просит Брок.
Себастиан встряхивается. Кивает слегка заторможено. Он гладит ладонью инструмент, любуется лакированным деревом, как в день их знакомства. Ведет по клавишам кончиками пальцев. Улыбается. И вид у него такой взволнованный и одновременно удовлетворенный. Сердце заходится в бешеном ритме от предвкушения. Брок скучал по этому пианино, не меньше самого музыканта.
— Ребята постоянно спрашивали, что значит татуировка на моей спине, — вдруг говорит он, садясь на бархатный табурет.
— У меня тоже, — Брок садится рядом.
Парнишка играет, погружаясь в свой мир. Райт готов поспорить, что в этом мире нет войны, зато есть церковь, дом и лохматая большая собака. Он прикрывает глаза. Брок замирает, наблюдая за порхающими пальцами.Они снились ему. Изящные, сильные пальцы, сворачивающие кому-то шею, нажимающие на спусковой крючок, нежно скользящие по спине, царапающие плечи короткими ногтями…
Брок даже не старается остановить себя. Он перехватывает руки пианиста. Прижимает к губам. Целует. Кожа больше не мягкая, отдает сталью и морской солью. Когда он поднимает взгляд, видит понимающую улыбку.