— Я опять отвлекся? — спрашивает он.
— Да. Ты был не здесь, — мягко целует подставленную щеку, — Закончил?
Себ пожимает плечами. Брок усаживается у его ног, откидывая голову на колени. Расслабляется. Себастиан улыбается. Нежно прикасается к волосам. Гладит. И только почувствовав это осторожно прикосновение, Брок понимает — устал. Чертовски устал за этот бесконечный день. Кажется, он так и засыпает, прислонившись спиной к ногам любимого человека, как верный пес.
Утром его будит встревоженный Себастиан. Брок сидит на кровати, свесив ноги на пол. Сладко зевает. Себ сбивчиво объясняет, что сегодня его пригласили в театр, по старой памяти так сказать. Он будет играть для мэра и полсотни неизвестных политических деятелей разного калибра. Без подготовки. Директор театра слезно умолял приехать. Обещал хорошо заплатить за выступление.
Влезть в костюм с первого раза не выходит. Брок не надевал его с похорон брата. Месяцы, проведенные в армии, давали о себе знать наращенной мышечной массой. Себастиан мечется по комнате, как ужаленный. Собирает вещи, разбросанные по комнате листы с нотами, на ходу завязывает другу галстук, сам выбирает бабочку. Он похож на слишком заботливую жену. О чем Брок упоминает вслух и смеется, наблюдая за реакцией.
Волнующийся Себастиан — это в сто раз хуже, чем злой Себастиан. Он сметает все на своем пути, ворчит безостановочно, сверкает страшными глазищами, скажешь хоть слово. Это забавно, но если он продолжит в том же духе, то не сможет соединить и пары нот в одну мелодию. Брок хватает его за рукав концертного фрака. Притягивает к себе. Встряхивает. Заставляет сфокусироваться на себе.
— Успокойся! Ты давно не играл, но ты справишься. Это всего лишь мэр. Ты играл перед президентом на втором курсе. Так что соберись!
Себастиан неожиданно сосредоточенно кивает. Получает поощрительный поцелуй в лоб и уже спокойнее покидает комнату. Внизу их ждет специально присланная машина. Они добираются до театра за тридцать минут до начала концерта. Внутри их встречают, как давно не приезжавших родственников. А еще с ковровой дорожкой и фанфарами.
Брок ревнует. Понимает, что ведет себя, как глупый школьник, но ничего не может сделать. Просто встает между Себастианом и тянущимся его обнять мужиком из оркестра. На что Грин лишь снисходительно улыбается, отступая в сторону, не хочет провоцировать. А трубач спешит покинуть их компанию, чувствуя агрессию в свой адрес.
— Прекрати, — просит Себастиан, когда они остаются наедине за кулисами, — Иди в зал. Мой выход через пять минут. Пропустишь еще.
— Не могу. Почему им всем так важно тебя потрогать? — щурясь, зло спрашивает Брок.
— Потому что мы не виделись больше полугода. У нас так принято здороваться. У всех людей так принято.
Брок обиженно поджимает губы. Вести себя глупо для него не в новинку. Но признавать это он не любит. Себастиан улыбается, явно сдерживая шуточки на тему пунктика собственничества своего друга. По старой привычке Брок поправляет ему бабочку, целует в макушку, радуясь, что в этот раз волосы не склеены гелем, не липнут к коже.Он уходит. В темном закулисье Себастиан чувствует себя одиноко. У него дрожат руки.
Как итог, мэр аплодирует стоя. Брок замечает, как краснеет его лучший друг, какими неловкими становятся движения. Он кланяется под звук неутихающих аплодисментов. Музыкант расслабляется за кулисами. Он сидит на высоком стуле, прижимая к себе папку с нотами. Волнение отпустило.
— Это же потерянные ноты. Ты говорил, что давно потерял их, — Брок возвышается над ним.
— Да. Я восстановил кое-что. По памяти. Еще до отъезда.
Брок принимает протянутую папку. «Брок. 17.» — слишком знакомое название. Он помнит эту легкую нежную мелодию с резкими переходами, странными паузами. Помнит все, и щеки вспыхивают стыдом. Тогда он украл первый поцелуй своего пианиста. Такое не забудешь.
Они возвращаются домой. Аманда встречает их в прихожей. Себастиан не привык видеть ее «при полном параде». Она напоминает, что завтра днем Брок уезжает, и ей хочется успеть к фотографу, пока они оба дома.
— Я несколько месяцев откладывала на это. Не сметь отказывать пожилой женщине.
Они не отказывают. Только переодеваются, каждый в свою военную форму. Совместное фото — отличная идея, особенно, когда есть уверенность, что больше не будет возможности собраться подобным составом. А они были уверены.
Капрал и матрос стоят по стойке смирно рядом с Амандой Грин. Она в модной шляпке, красивом платье и перчатках — настоящая леди. Брок думает, что было бы здорово, если б здесь была его мать. Но завтра он уедет, и думать о плохом не хочется абсолютно. Особенно, когда Себастиан касается его руки за бабушкиной спиной. Фотограф просит посмотреть на него и сделать серьезные лица. Вспышка слепит. Готовых фотографий они уже не увидят.
— Пиши мне чаще, — говорит Себастиан, сжимая его ладонь, — Пиши.
Он до последнего улыбается. Держит лицо. Слишком часто вытирает ладони о брюки. Парнишка не знает, как выразить словами то, что чувствует. Очень больно. Но плакать нельзя. Не по-солдатски это — слезы по лицу размазывать. И все же Брок ловит пару капель, скользнувших по острым скулам.
— Мы встретимся, Бастиан. Обязательно встретимся, — обещает Брок.
Он старается улыбнуться. Выходит паршиво, он и сам понимает. Обнимает неуверенно переминающегося с ноги на ногу Себастиана. Прижимает к себе крепко, до хруста. Наверное, делая больно. Целует коротко в поджатые губы. Кто-то дает команду к отправлению. Поезд воет, пуская клубы густого пара.
И музыкант очень хочет ему верить. Он ему даже верит. Почти. А через неделю прощается с бабушкой, собирает вещи и уезжает на войну вслед за единственным любимым человеком. Только вот в «Жемчужной гавани» нет войны. Там покой. И жаркое солнце. Безопасность. Одиночество и тоска.
А в далекой Африке рычат немецкие танки. Брок, прижавшись к земле, закрывает руками голову. Кто-то орет, командир тащит его за шиворот в укрытие. Они успевают как раз вовремя. Снаряд падает прямо рядом с окопом, в который Брока втаскивает командир. От взрыва их засыпает землей. Они так и лежат, не поднимая голов под грудами песка и горящих досок. Артналет стихает только через два часа.
Тем же вечером Аманда Грин получает фотографии. Одну она относит на второй этаж, кладет под дверь и, вздохнув, возвращается домой. Второй место в красивой рамке над пианино. Когда парни вернутся, они увидят ее и обязательно улыбнутся. Они должны улыбнуться.
«Вернитесь домой живыми», — шепчет она, опуская клап, закрывающий клавиатуру пианино.
Она больше не садилась за него. Никогда.
========== 14. ==========
14.
Первое письмо уже сержант Райт получает в конце июля 1941 года.Три месяца на передовой позволяют ему получить повышение. Он так устал хоронить своих людей. Новые погоны — новые обязанности, еще больше ответственности. Почтальон сбился с ног в поисках вечно занятого сержанта. А после Брок не мог найти свободной минуты, чтобы прочитать долгожданное письмо. Несколько дней прижимал к сердцу, уклоняясь от вражеских пуль.
Пришлось просить девочек из санчасти дать ему укрытие на десять минут, якобы прочесть письмо от любимой надо в покое. Есть там одна, очень понимающая дама. Хорошая девушка, молодая совсем, а в глазах затаенный страх и одиночество. Она пустила его в каморку, в которой хранился уборочный инвентарь, обещала прикрыть если что. Для них не секрет, что сердце молодого сержанта занято, но раскрывать все карты он не хочет. Они и не расспрашивают особо, просто не дают проходу.
«Здравствуй, Брок.
Я получил свой первый солнечный удар, из-за которого отключился на пляже. Так досадно — провести два дня в госпитале из-за того, что богорел, словно мальчишка. Глупость какая. Кожа со спины лоскутами слезает. Мерзкое чувство. Парни отказываются мыться со мной в общей душевой. Эти идиоды говорят, что я прокаженный. У них совершенно не смешные шутки.