— Его звали Себастиан Грин, — с улыбкой начинает он, — Упрямый мальчишка. Зубрила. Музыкант от Бога. Совсем не солдат. Мы познакомились случайно, хотя всю жизнь жили в одном доме. Я запнулся об него, когда опаздывал на футбольный матч. Он упал, поранил спину, а все равно заботился о сохранности потерянных нот. Их унес ветер. В итоге, я нашел эти дурацкие ноты, притащился к нему. А он даже не удосужился обработать рану. Я все сам сделал. Так мы подружились. Он стал моим лучшим другом. Почти братом.
— Как тебя угораздило влюбиться в лучшего друга? — не без иронии спрашивает девушка.
— Не знаю, — он пожимает плечами, — Я как-то неожиданно понял. Все к этому шло, конечно, но я помешался на его защите. А потом просто на нем. Это было безумно страшно потому, что время такое, опасное. Если бы кто узнал, забили бы насмерть голыми руками. Я боялся за него. В итоге мы потеряли три года.
— Как получилось так, что он… Вы попали на войну?
— Мой брат служил здесь. Его звали Кристофер.
— Да, я помню. Крис Райт. Он погиб в один день с моим мужем.
— Я не знал. Прости. Так вот. Крис погиб, а я не смог унять свой взрывной характер. Себастиан сказал, что пойдет за мной. Я пытался отговорить его. Честно. Но это же Себастиан. Упертый комок гордости, любящий мерзкий холодный чай с тремя ложками сахара, который в нем даже не растворялся. До войны, он волосы в хвост забирал. В учебке обстригли — не по уставу такая прическа. А мне нравилось. Они мягкими были, как шелк. Когда он сочинял музыку, что-то чиркал в старом блокноте, он так самозабвенно грыз кончик карандаша.
Брок смахивает слезы, мол, опять глаза прохудились, извини. Хейли не задает вопросов. Помогает снять бинт, накладывает резко пахнущую мазь и оставляет наедине со своими мыслями. Она больше не заговаривает о Себастиане Грине. Брок почти готов сказать ей спасибо. Кошмары медленно, но верно отступали, освобождая место гнетущему чувству вины и тоске. Нет, он не перестал видеть любимое лицо всякий раз, когда закрывал глаза. Боль просто отошла на второй план. Перестала быть едкой, словно кислота. Возможно, Брок немного примирился с тяжелой действительностью. А возможно, слишком лелеял надежду на лучший исход.
Через три дня его выписывают. Хейли хлопает его по плечу. Говорит, что если будет нужна, он знает, где ее найти. Брок отправляется в штаб, сообщить о своей выписке и готовности вернуться на передовую. В городе он покупает цветы. Совесть пищит назойливым сверчком, что необходимо отблагодарить добросердечную медсестру. Брок не склонен оспаривать ее советы.
Задуманному не суждено сбыться. Цветы остаются гнить в урне неподалеку. Потому что вылетевший из штаба лейтенант кричит ему вслед. Просит остановиться. Командир говорит, что Райт все еще один из лучших, оставшихся в живых сержантов на этом участке фронта.Он дотошно объясняет Броку суть задачи, разжевывает каждую деталь. На следующее утро сержант с вверенными ему подчиненными уезжает на задание.
Брок знает, что виноват, облажался, как новичок. Подставился глупо. Подверг опасности и себя и своих людей. Поэтому молча стоит в кабинете начальства, опустив голову, всем своим видом признавая вину. Его отряду было поручено остановить мотоциклетную колонну фашистов на дороге, чтобы союзные войска свободно прошли к своим. Они ее остановили. Даже без потерь. В конце операции сержанта вдруг дернуло проверить, хорошо ли сработали заряды, все ли цели уничтожены, хотя взрывы вперемешку с криками с их позиции было отлично слышно.Недаром они ее несколько дней искали. Ребята рапортуют, что своими глазами видели, как полыхали немецкие мотоциклы и пара машин сопровождения, большая часть экипажа которых так же уничтожена.
Сержанту бы порадоваться очередной удачной миссии, но что-то тянет его туда, восьмое чувство не иначе. Когда Брок дает команду к отступлению, парни не спорят. Собирают палатки, пакуют боеприпасы. Грузят все это в хорошо замаскированную машину, стоящую недалеко от лагеря. Командир приказывает уезжать без него, если что-то пойдет не по плану. На что Майк — подрывник — спрашивает, а есть ли у него план в принципе. Плана нет. Но Брок только хмыкает, ругается сквозь зубы на болтливого рядового, а потом сбрасывает рюкзак, вешает на плечо оружие и уходит.
Горелая плоть воняет хуже, чем их казармы после особо долгих заданий. Он видит мелькающую между деревьев серо-зеленую немецкую форму. Успевает прицелиться по двигающим силуэтам прежде, чем кто-то возвышается над ним, бьет по голове прикладом, так что в глазах темнеет. Брок падает на колени. Его ребята далеко, не услышат, хоть голос срывай. Когда вокруг сержанта появляются еще люди, он понимает четко и ясно — хана. Довоевался. Перед глазами вспыхивает образ пятнадцатилетнего пацана, сидящего за пианино. Он загадочно улыбается и собирает волосы в узел. А потом немцы один за другим падают на землю грудой мертвых тел.
Брок поднимается на ноги. Осматривается. Ни одной лишней пули. Работал снайпер, профи. Видимо, у него были личные счеты. Обычно такие ребята стреляют в головы, а этот всем метил в шею, чтобы помучились. Пули будто вскользь проходили, разрезая глотки, словно ножом. До сих пор один кровью захлебывается. Сержант ему не сочувствует. Пинает носком ботинка под ребра, переворачивая тяжелую тушу на спину. Фашист хрипит, смотрит широко распахнутыми глазами. Офицерские погоны Брок распознает сразу. Но не успевает он и слова сказать на ломаном немецком, как звучит эхом выстрел. Немецкий офицер остается лежать на дороге с пулей в черепе и «перерезанным горлом».Отряд Райта выруливает на дорогу из укрытия. Будь тот снайпер врагом — им бы точно досталось. Но выстрелов больше не слышно, только далекий гул удаляющегося мотоцикла. Райт забирается в кузов под тяжелые взгляды своих подчиненных. Перед ними он отчитываться не будет.
Начальство требует полный отчет об операции. Он предоставляет им отчет. Его тут же вызывают в кабинет. И теперь вернувшись в ставший родным домом штаб, сержант Брок Райт выслушивает понукания капитана. Его чуть ли не носом в устав тыкают. Мол, что за цирк ты там устроил. А ему нечего ответить. Он не видел снайпера, спасшего ему жизнь. Бойцы тоже не видели. Понимали, что сам сержант не отбился бы от целого взвода, но начальству не сказали ни слова. Молодцы ребята.
Ему дают двухдневный выходной, после — снова на фронт. Брок вспоминает, что хотел сделать до этого внепланового задания. Он покупает букет у торговки на улице, и кожа на шее идет мурашками. Он чувствует чужое присутствие. У него никогда не было мании преследования, но сейчас он отчетливо понимает что, либо за ним следят, либо он свихнулся. Он не видит кто и откуда, но чужой взгляд прожигает затылок. Брок думает, что у него паранойя на фоне психологической травмы. Во всяком случае, так сказала Хейли, когда он ввалился с цветами к ней в сестринскую, оглядываясь через плечо.
— Послушай меня внимательно, сержант. Тебе сейчас тяжело. Ты потерял самое ценное, что имел. Твое подсознание будет искать его лицо в каждом встречном ни один год, но не давай этому свести себя с ума. Ты должен бороться за себя. Ради него.
Хейли приподнимается на носочках, целует его в щеку, и Брок уверен, что слышит чей-то болезненный вздох за спиной. Оставив подругу, он идет на местный рынок, где фермеры продают молоко. В какой раз он убеждается, что жизнь любит бить его под дых. Он стоит посреди торгового ряда разинув рот и выпустив из рук только что купленную бутылку. Он видит в толпе знакомую спину. Следит за мелькающим вдалеке профилем. Они встречаются взглядами на секунду. После чего призрак растворяется в толпе.
Брок бежит вперед, расталкивая прохожих. Он боится не успеть, не догнать, потерять из виду. Но его ждут. Тень, притаившаяся у стены разрушенного дома, выглядит очень знакомой. Сержант думает, что свихнулся окончательно. Снова не замечает, как говорит вслух. Он знает эту улыбку, прячущую зубы, знает веснушки, рассыпанные по лицу и плечам, знает каковы на вкус эти губы.