Она сказала, что мне нельзя умирать, меня ждут, и я нужен тебе. О ней же горевать некому. Дуло было нацелено на меня. Она убила одного, но не угадала с выбором. Хейли спасла меня от пули. Узкоглазый выстрелил ей в грудь, она даже не моргнула. Упала. Я понять не успел, что произошло. Хейли Милтон умерла, защищая меня.
Я должен извиниться. Ты к ней привязался. Мы оба привязались, полюбили ее, как родную. Это моя вина.
Я много думал о твоих кошмарах. О мертвых людях, которые тебе снятся. У меня теперь они тоже появились. Себастиан, война меняет нас всех. Мы тут таких ужасов насмотрелись, такого натворили, что смерть — это милосердно. Сложнее будет тем, кто вернется живым.
Прости за плохие новости. Я найду тебя после войны. Главное, выживи, пожалуйста.
Твой лучший друг».
Написано еще на Филиппинах. Очень давно. Себастиан вспоминает рыжие волосы, добрый взгляд и забавные солнечные веснушки на улыбающемся лице.Ему не тоскливо, не больно, ему никак.Будто все остановилось, замерло в ожидании его реакции. Он не собирался плакать, но сдержать слезы не выходит. Он любил Хейли. Всем сердцем любил, как старшую сестру, которой у него никогда не было. Девушка стала их близкой подругой. Она защищала их. А теперь отдала свою жизнь за Брока, за то, чтобы эта история не заканчивалась с его смертью. Себастиану не дают полностью погрузиться в свои мысли, утонуть под накатывающим волнами чувством вины. Звучит команда, и сержант Грин выходит на построение.
Он не успевает написать ответ. Следующие четыре недели Себастиан проводит в уже породнившихся заснеженных французских лесах. Тонет в сугробах по пояс, играет в снежки с подчиненными. Снайперу необходимо менять позиции бесшумно и незаметно, но как это сделать, когда каждое движение сопровождается металлическим лязгом в полнейшей тишине.
Жетоны — их было два — доставляли кучу неудобств. Они ударялись друг о друга, постоянно громко звеня, стучали по груди на бегу. «Один семье, второй для опознания» — объясняли при выдаче. Себастиан боится однажды получить письмо от бабушки с чужим жетоном. Он этого не переживет. Он видел, как ложатся под пули солдаты, получившие накануне письма с металлическим перезвоном. Он знает — так проще.
Передышки между операциями всегда были приятны. Настоящий душ, приличная еда, стираная одежда, постель не на мокрой мерзлой земле, сон в теплой казарме, а не в продуваемой со всех сторон палатке. Себастиан никогда не собирал палатку. На корабле это было не нужно, а в Африке и на Филиппинах за него это делал Брок. Но сержант упорно продолжал пытаться, пока руки в конец не окоченели и на помощь ему не пришел Энтони Фишер — смешливый паренек, единственный чернокожий в отряде, отличный боец, надежный товарищ.
—Твою мать, дай я сделаю, — говорит он, — Смотреть страшно на тебя. Руки уже синие.
Тонкие пальцы и, правда, посинели тогда, почти не гнулись. Если бы не Энтони, спать бы Себастиану на улице под снегом. Они сдружились во время той операции. Теперь сидят за одним столом в общей столовой, едят какую-то бурую жижу и шутят. У Тони шутки жестокие, но если не шутить над всем этим окружающим кошмаром, то можно сразу повеситься.Сам ведь смеялся громче всех, когда реветь хотелось, и шутил, когда волосы на себе рвать тянуло. Они оба такие. И Брок тоже такой. На нем это даже нагляднее видно было.
А потом новый друг тащит Себастиана в город. Они даже не знают названия населенного пункта. Война почти стерла его с лица земли. Жителей на улицах нет. Дома разрушены.
Они находят какой-то бар. Стену изрешетили пули, в крыше дыра от снаряда. А посреди зала нетронутое, но пыльное, стоит пианино. По чудесной случайности уцелело. Себастиан как завороженный подходит к нему. Пробегается пальцами по изуродованной клавиатуре. Стирает пыль. За годы войны он растерял навыки. Забыл ноты. Во всяком случае, так ему кажется.
В память молодого сержанта навсегда врезался момент, когда он играл, а по щекам катились слезы. Нелепая ситуация. Стоящий рядом Тони не знает, как себя вести. Просто стоит и смотрит, как истерика захлестывает снайпера. Мелодия сбивается, захлебывается. Обрывается резко. Глохнет эхом в разрушенном здании.
— Мы с тобой, как потерянные ноты, — шепчет Себастиан.
Он вздыхает, опускает клап. Эти ноты никогда не забудутся. Сколько бы лет не прошло, сколько бы боев не случилось, Себастиан не сможет забыть то, как долго сочинял эту мелодию. И чем в итоге обернулся его подарок на день рождения Брока. Где-то на другом конце света воюет его друг, капитан футбольной команды, ведущий инженер и самый любимый человек. Где-то очень далеко. Без него. Совсем один в свихнувшемся мире.
— Ты раньше играл это для кого-то очень важного, да? — спрашивает Энтони.
Себастиан вздрагивает. Он опять забыл, что не один. На краткий миг показалось, будто нет войны, будто ничего этого нет. На вопрос отвечать не хочется. Ему нечего сказать. Парень сам прерывает молчание, продолжая мысль:
— У меня был друг. Его звали Кайл. Пилот. Он разбился почти три месяца назад. Когда я впервые после этого увидел самолет, меня вывернуло наизнанку и полоскало так, мама не горюй. У тебя похожее лицо. Кого ты потерял?
— Он жив. Пока, во всяком случае. Просто далеко. Я надеюсь, что он жив.
— Друг?
— Лучший друг, — отвечает Грин и улыбается так, что скулы сводит, потому что он запретил себе реагировать как-то иначе.
Он только сжимает кулаки. Сдерживает рвущийся наружу крик. Смаргивает ненужные слезы. Размахнуться бы, пробить пару стен, может разломать в щепки уцелевшую мебель. Он даже не может ничего разгромить, потому что здесь ничего не осталось, кроме старого пианино. Даже сердце Себастиан — и то вдребезги.
Они возвращаются в лагерь в полном молчании. Тони считает, что не стоит дергать приятеля, а Себастиан — что сболтнул лишнего. Он топчется у дверей штаба. Внутри горит свет, слышатся голоса. Он просто хочет знать наверняка—ему еще есть, кого ждать или нет.
Капитан Чейз занят. Он пьет, наверное, сотую кружку кофе и не поднимает взгляд от разбросанных по столу карт, здороваясь. Себастиан не получает ответа на свои вопросы. Зато получает благодарность за отлично выполненное задание. Ему что-то говорят о наградах, но он не слушает. Выходит, не попрощавшись.
Себастиан пишет ответ на собственных коленях, согнувшись в три погибели над маленькой тусклой лампой. Он не хочет писать много. Готовится наступление, и у него просто нет времени на длинные послания.
«Прости, что так долго не писал. Кома (да, опять), бои, сам понимаешь. Я никогда не забуду ее, Брок. Хейли герой не только для парочки влюбленных нью-йоркских мальчишек, для парочки несчастных пидоров. Запомнил ведь это выражение на свою голову. Я верю — ты жив. Немцы покидают Францию. Война не продлится долго. Возвращайся живым».
Энтони вырывает письмо у него из рук. Разворачивает лист, читает. У Себастиана нет ни сил, ни желания отобрать свое послание. Пусть будет, что будет. Он почти смирился с неизбежным.
— … для парочки несчастных пидоров, — вслух зачитывает парень, — Так ты из этих? Поэтому отшиваешь всех девчонок, которые табунами вокруг тебя вьются? И в баре ты оплакивал не друга? То есть не совсем друга. Так?
Себастиан не сводит с него глаз. Он не слышит в голосе ненависти или скрытой угрозы, скорее недоумение. Непонимание. Энтони Фишер — человек старой закалки. Его воспитывал строгий отец и набожная матушка.Он не может принять эти отношения, но и судить не станет. Он не знаком с тем парнем, которому пишет приятель. Но если он, хоть на грамм, похож на Себастиана, то Энтони может быть уверен, что это хороший человек.
— Если ты собираешься сдать меня начальству, делай это скорее. Я устал прятаться и бояться, — спокойно говорит Себастиан.