Я увидела, как Лиззи провела пальцем по тонкому слою пыли на поцарапанной крышке. Она не спешила его открывать.
— Что внутри? — спросила я.
— Ничего. Все, с чем я приехала, теперь висит в том шкафу.
— Может быть, он пригодится тебе для путешествий?
— Не пригодится, — ответила она и открыла защелку.
Я положила свой секрет на дно сундука и снова села на корточки. Листочек выглядел маленьким и одиноким. Я переложила его сначала в одну сторону, потом в другую. Наконец взяла его в руки.
Лиззи погладила меня по волосам:
— Тебе нужно найти другие сокровища, чтобы ему не было так одиноко.
Я встала, подняла листочек над сундуком как можно выше и разжала пальцы. Покачиваясь из стороны в сторону, он медленно опускался, пока не приземлился в одном из углов сундука.
— Вот здесь он хочет быть, — сказала я и наклонилась, чтобы разгладить бумажку. Только она не разглаживалась. Под обивкой дна был бугорок. Край ткани был уже отклеен, поэтому я отодвинула его немного.
— Сундук не пустой, Лиззи! — воскликнула я, когда показалась головка булавки.
Лиззи наклонилась ко мне, чтобы понять, о чем я говорю.
— Это булавка для шляпы, — сказала она, поднимая ее. На головке булавки были нанизаны три разноцветные бусины. Лиззи задумчиво покрутила находку между пальцами. Было видно, что она что-то вспомнила. Лиззи прижала булавку к груди, поцеловала меня в лоб и бережно положила ее на прикроватный столик рядом с маленькой фотографией своей матери.
Дорога домой в Иерихон обычно занимала больше времени, чем следовало, потому что я была маленькой, а папа любил неспешно прогуливаться, покуривая трубку. Мне нравился запах его табака.
Мы пересекли широкую Банбери-роуд и двинулись вниз по улице Сент-Маргарет мимо высоких домов с красивыми садами и деревьями, затенявшими тротуар. Потом мы петляли по узким улочкам, где дома прижимались друг к другу, как листочки в своих ячейках. Когда мы свернули на улицу Обсерватории, папа постучал трубкой о забор, сунул ее в карман и посадил меня себе на плечи.
— Скоро ты станешь слишком большой для моих плеч, — проговорил он.
— Я уже больше не буду малявкой, когда вырасту?
— Тебя так Лиззи называет?
— И так, и капусткой, и Эссимей.
— Малявка — мне понятно, Эссимей — тоже, но почему она тебя зовет капусткой?
Капустка всегда сопровождалась объятиями или теплой улыбкой, и мне это слово почему-то казалось вполне уместным.
Наш дом находился посредине улицы Обсерватории, сразу же за углом улицы Аделаиды. Когда мы дошли до входной двери, я посчитала вслух: «Раз, два, три — у этого дома замри!»
У нас был старый дверной молоток из меди в форме руки. Лили нашла его в ларьке с безделушками на Крытом рынке. Папа сказал, что молоток был потускневшим и поцарапанным, а между пальцами забился речной песок, но он почистил его и прикрепил к двери в день их свадьбы. И вот сейчас он достал из кармана ключ, я наклонилась вперед, накрыла руку Лили своей и постучала четыре раза.
— Никого нет дома, — сказала я.
— Сейчас будут.
Папа распахнул дверь, и я пригнулась, когда он переступал порог.
Он опустил меня на пол, поставил сумку на комод и подобрал с пола письма. Я прошла за ним по коридору на кухню и села за стол ждать, пока он приготовит ужин. Трижды в неделю к нам приходила горничная, чтобы убираться, готовить и стирать нашу одежду, но в тот день ее не было.
— Я стану прислугой, когда вырасту?
Папа встряхнул сковороду, чтобы перевернуть сосиски, и посмотрел на меня.
— Нет, не станешь.
— Почему?
Он снова встряхнул сосиски.
— Трудно объяснить.
Но я ждала ответа. Папа тяжело вздохнул, и складки между его бровями стали еще глубже.
— Лиззи повезло, что она стала служанкой, а для тебя это было бы неудачей.
— Не понимаю.
— Я так и думал.
Папа слил воду с гороха, размял картофель и выложил все на тарелки с сосисками. Сев за стол, он сказал:
— Для разных людей, Эсси, прислуживание имеет разное значение, в зависимости от их положения в обществе.
— Все эти значения попадут в Словарь?
Складки между бровями разгладились.
— Заглянем завтра в ячейки, хорошо?
— А Лили смогла бы объяснить значение прислуживания? — спросила я.
— Твоя мама объяснила бы тебе все на свете, — ответил папа. — Но без нее мы должны полагаться на Скриппи.
На следующее утро, прежде чем разобрать почту, папа приподнял меня, чтобы я заглянула в ячейку со словом прислуживание.