Муза считает себя творцом трагического конца своего брата, но при этом он не видит себя победителем. Случившееся он переживает до глубины души. В тоже время, трагический путь злополучной жизни своего брата он приписывает только Сахнову. Говоря по чести, это обстоятельство, действительно, было полностью виной его высокомерия и непрофессионализма. Об этом знаем мы все. Когда он это осознал, у него возникла реальная ненависть к Сахнову. Если раньше он считал его баловнем судьбы, высокомерным человеком с ограниченными умственными возможностями, то сейчас к нему и ко всему его роду у него появилась совершенно иная, и глубокая ненависть. Я уверен, что об их будущем «Муза Сатаны» позаботится с особой тщательностью. Я лично и ломаного гроша не дал бы за их благополучное будущее. Вам известно, дорогой граф, что прозвище часто определяет отношение к человеку, даже если в лицо его и не именуют этим прозвищем. Кроме того, само прозвище оказывает влияние на его владельца, на формирование философии его жизни, оно даже формирует вектор его действия. Если сегодня он даже и не пожелает быть «Музой Сатаны», то все равно не сможет освободиться от этого, так как, кроме сознания, еще и подсознание определяет его мышление и вытекающие отсюда действия. Более того, он по своей собственной воле может устроить свою жизнь в соответствии со своим прозвищем. Именно поэтому я и уверен, что теперь его подсознание диктует ему действия против Сахнова и его рода, и он действует так, как это диктует философия его прозвища. Бедняга Сахнов.
Ваше Сиятельство, мое такое понимание и вывод, тоже являются своего рода пересказом Вашей теории, в основу которой легли неоднократные откровенные беседы с Музой. Это позволило мне ясно увидеть его сегодняшнее духовное состояние и причины потери интереса к службе.
Когда-то им самим сформированное мировоззрение, которое полностью было приспособлено к добросовестному служению государству, в частности, было направлено на упрочение Трона и Империи, и которое должно было принести пользу его Родине, это его мировоззрение претерпевает крах. После того, как его перевели в Петербург, он отчетливее увидел, что представляют для режима самодержавия искусственно пришитые территории и их народы. Оценку того, что он видел во время службы в Грузии, он считал недостатком точки зрения периферийного мышления. Поэтому там, в Грузии, он старался преградить путь таким мыслям, чтобы они не мешали его честной службе. Однажды, в ходе нашего разговора он откровенно сказал мне: «Раньше я думал, чтосейчас для нашей страны настал такой этап, когда для ее физического спасения необходимо находиться под покровительством великой Российской Империи. Всякие искусственные попытки освободиться от этого покровительства принесут только вред. Я спокойно смотрел на такие характерные для империи проявления внутренней политики, как ущемление независимости национального языка, культуры и религии колоний, отказ от традиций и так далее. Почему-то я был совершенно уверен, что империя не смогла бы достичь этого в Грузии.» В подтверждение сказанного он привел много аргументов.
Граф, Ваше Сиятельство! Его беседы и настроение заставили меня сильно задуматься. Хочу признаться, что я поспешил отложить все дела и написать Вам это письмо, лишь потому, что виделся с ним на днях. Мне показалось, что он очень изменился, похудел, глаза запали, он стал очень угрюмым, таким я не видел его никогда. Мы долго беседовали, потом он откровенно сказал:
«Я боролся со своим братом так же, как и с «чужими». Стереотип, существующий в нашей работе, как отражение общей государственной политики делящей всех на «своих» и «чужих», теперь коснулось уже моего народа и моей семьи лично. Еще до нашего примирения мой брат знал, что я ставил ему ловушки, но он не показывал этого, он не выразил этого ни словом, ни действием. И после того, как во второй раз стал абреком, он знал, что все пакости вокруг него были делом моих рук, я превратил его доброжелателей в его врагов, и та клевета, которая сопровождала его повсюду, тоже творилась мною. Он знал, что те, с одной извилинойв мозгу, были неспособны додуматься до этого. И здесь он не проявил своей обиды. И даже когда мы встретились в семье, то и там он не дал мне почувствовать ничего плохого, да и потом тоже. Возможно и перед смертью он не произнес ни одного слова против меня. Какие нервы, терпение и воля таились в этом человеке. И как я теперь выгляжу перед ним, или перед людьми… И был ли я достоин называться его братом? Нет, Святым нет, но одно время люди его называли Ангелом-Хранителем, пока наше вероломство не перешло через все границы и пока мы не засеяли колючим кустарником все вокруг него. Меня же назвали «Апостолом Сатаны», «Дядей Сатаны», а сейчас за спиной меня называют уже и «Музой Сатаны». Его – Ангелом, а меня – Сатаной и еще хуже. Хотя, Сатана тоже ангел, но падший. И пострадавшим являюсь больше я, чем онтак какя испытал больше моральной, духовной и физической боли, рушится моя карьера и мои цели, ради достижения которых я пожертвовал всем и всеми. Я все время хотел понять, где проходит грань моих возможностей, но душа не дала мне возможности продолжить, и вот сейчас я стою на грани, дальше этого я не вижу ничего. Сейчас я мчусь лишь по инерции. Безнравственность, которая осуществлялась моими руками ради служебного положения и карьеры, является лишь проявлением моего духовного и нравственного падения. Это не произошло сразу и неожиданно, и проявилось лишь то, что в течение многолетней внутренней борьбы набирало во мне силы, и что окончательно подавило во мне всё нравственное, на чем построен внутренний мир человека. Я должен быть готов к тому, что судьба должным образом отплатит мне, и я уже готов к этому. Если те же люди, кого я считаю «своими» лишь потому, что они самоотверженно служат Империи, считают мой народ «чужим», тогда кому и чему я отдаю себя и своё служение? Меня так увлекла преданность моему долгу, что не только преступники, но и мой народ оказался в рядах «чужих». Поэтому настало время принять решение и сделать ответственный шаг. – Он долго молчал после этих слов, а потом добавил: Какое было бы счастье, если кто-нибудь из эсеров бросил бомбу в мой экипаж, и я погиб бы на службе.»